Путь хирурга. Полвека в СССР - Владимир Голяховский

Я помнил Волкова молодым ассистентом, когда был субординатором на шестом курсе. Я часто с ним дежурил, ассистировал ему на операциях, и он иногда доверял мне сделать какую-нибудь часть операции. Встретясь, мы обрадовались друг другу:

— Володя, рад тебя видеть! Что ты тут делаешь?

— Я ассистент у Языкова.

— Вот как? Молодец!

Очевидно, рекомендация Языкова помогла ему — буквально на другой день после защиты диссертации министр Курашов назначил Волкова директором ЦИТО. Он приехал благодарить шефа, мы поздравляли его с повышением. Он отозвал меня в сторону:

— Володя, ты не хотел ли бы перейти на работу ко мне? Мне нужны свои люди.

— Спасибо, Мстислав Васильевич, но не могу же я оставить больного профессора.

— Это хорошо, что ты такой преданный шефу.

Разговор этот мне запомнился.

А шефу становилось все хуже, теперь даже дома ему надо было помогать во всем — его жена Вера Николаевна была маленькая больная старушка. Он попросил:

— Володька, не в службу, а в дружбу — приезжай ко мне и помоги мне помыться в ванной. Ей-богу, некого попросить — детей-то у нас нет, а ты мне как сын стал.

Я был тронут — я его уважал, был ему благодарен и совсем не считал такую помощь унижением. Теперь я часто ездил к нему домой, мыл его в ванне, возил к нему врачей.

Но отсутствие шефа плохо отражалось на работе кафедры: старшей оставалась доцент Ксана Винцентини, у нее был авторитет, но не было опыта руководства. Я тоже не имел опыта и, по своему молодому возрасту, совсем не имел авторитета.

Ксана в молодости пережила большую трагедию, которая сказалась на ее характере: в 1938 году был арестован ее муж, инженер Сергей Павлович Королев, руководитель ГИРДа (Государственный институт реактивных двигателей). Его вместе с авиаконструктором Туполевым держали в «шараге», где они работали над заданными проектами («шарага» описана Солженицыным в романе «В круге первом»). Но потом Королева почему-то послали в лагерь ГУЛАГа на общих основаниях. Ксана рассказывала:

— Следователь кричал на него: «Сволочь! Стране нужны были самолеты, а ты занимался какими-то ракетами!» и бил его по лицу так, что выбил зубы.

У Ксаны с трехлетней дочкой Наташей отобрали квартиру, она боялась, что ее выгонят с работы из Боткинской. Что было делать молодой женщине? И она стала любовницей профессора Фридланда. Это давало ей хоть какое-то удовлетворение в жизни и упрочило положение: он помог ей защитить кандидатскую диссертацию. Она рассказывала:

— Я пришла в тюрьму на свидание к Сережке. Там толпа родственников. Мы стояли у одной решетки, арестованных приводили на пять минут за другую решетку, между нами ходил охранник. Сережку ввели, он плакал, заливался слезами. Все старались друг друга перекричать. Чтобы подбодрить его, я тоже закричала ему: я диссертацию защитила. А он не слышал. Охранник остановился и крикнул на меня: у нас о защите не говорят!

В 1944 году Королева так же неожиданно освободили, сразу сделали полковником и послали в завоеванную часть Германии — размонтировать и перевозить заводы фон Брауна, на которых немцы делали ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2. Он перевез заводы и сделал на них первые советские ракеты для запуска в космос. Он стал академиком и знаменитым Главным конструктором, запустившим в космос первый спутник и первого космонавта.

Но с Ксаной они разошлись. Она не говорила — почему, но можно было догадаться. Она любила Королева, гордилась им и страдала всю жизнь.

По своим надломленным человеческим качествам она не могла быть руководителем кафедры. Мы с ней поделили функции руководства: она отвечала за преподавание, я — за административную часть. Я вел все дела, получал письма и статьи на имя Языкова, возил ему их и читал, он говорил, что отвечать, я писал и подписывал. Постепенно он перестал интересоваться и этим. Мне самому приходилось отвечать за него на серьезные деловые письма и давать рецензии на статьи.

Врачи со всей Москвы и даже из других городов стремились в нашу клинику для апробации диссертаций. Однажды на апробацию кандидатской диссертации пришел молодой врач из ЦИТО Вениамин Лирцман. Я не был с ним знаком, но слышал от других, что он хороший хирург и замечательный парень. Диссертант на апробации — это вроде просителя: ему необходимо получить положительный отзыв, поэтому он заискивает. Лирцман тоже сначала держался робко. А я как раз хотел его подбодрить, улыбался, говорил, как со старым знакомым. Диссертация о несросшихся переломах тазобедренного сустава была очень добротная: тогда еще не было эндопротезов сустава, Лирцман изучил лечение почти четырехсот больных и показал, что процент осложнений был очень высокий — двадцать пять. В отличие от многих других научных работ это была честная цифра. Значит, есть молодые ученые, которые не врут.

Докладывал он четко, хотя говорил скороговоркой, на вопросы отвечал толково. По окончании апробации мы пошли в кабинет шефа, где я проводил всю административную работу. Лирцман безапелляционно потребовал:

— Мне нужен отзыв прямо сейчас — надо сегодня же отвезти его в ученый совет ЦИТО.

Обычно на написание отзыва у меня уходил день-другой. Но что делать, если ему надо?

Работы у меня было много, но я сел за пишущую машинку и стал стучать отзыв на бланке кафедры. Пока я стучал, соображая, в каких выражениях выразить свое одобрение, Лирцман вдруг снял туфли и сидел, устало шевеля пальцами стоп — очевидно, новые туфли жали. Я немного поразился такому слишком фамильярному для первой встречи поведению — мы ведь не были близкими друзьями.

Да, тогда еще не были. Но очень скоро мы ими стали, и эта дружба прошла через всю мою жизнь.

Драма смерти и драма жизни

Как медленно иногда ставят диагноз терапевты! У хирургов нет времени на раздумья — мы обязаны действовать. А терапевты все думали: чем же болен Языков? Кожа на его теле шелушилась, во многих суставах шло омертвение хрящей и разрушение костей. После долгих осмотров, анализов и консультаций пришли к заключению: у него довольно редкая болезнь — псориотическая артропатия.

По прошествии многих лет я понимаю, что введенная Языкову загрязненная сыворотка оспенной вакцины нарушила иммунологический защитный баланс организма. Но в те годы наука иммунология была в России еще не развита, и определить диагноз было нелегко.

Поскольку он был консультантом Кремлевской больницы, его положили на лечение в ее главный корпус, на улице Грановского. К тому времени он был почти обездвижен. За ним прислали машину с двумя санитарами. Лифта в доме нет, мы несли его на носилках с третьего этажа, а весил он сто шестьдесят килограмм — десять пудов. Я из последних сил держал головную часть носилок, боялся, что пальцы мои не выдержат и сами разожмутся, тогда голова шефа упадет на камень ступенек. Чтобы как-то отвлечь себя от непомерного усилия, я вспоминал, что Тарас Бульба, но описанию Гоголя, весил вдвое больше — двадцать пудов. Донесли.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});