Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.) - Виталий Витальевич Тихонов

и стать трамплином при выборах в Академию наук СССР. Правда, эпоха «позднего сталинизма» диктовала свои законы. В данном случае подтверждение научной значимости реализовывалось при помощи интерпретации и конкретно-исторического приложения «гениальных» трудов И. В. Сталина.

Таким образом, Сидоров демонстрировал теоретическую лояльность к режиму. Но историки грехов антикосмополитической кампании ему простить не смогли. В 1953 г. его провалили на выборах в члены-корреспонденты в АН СССР. Причем место было выделено специально для него. В научном сообществе признавался не только язык власти, но был и свой «гамбургский счет». И. И. Минц записал в своем дневнике: «Старики не хотят ему простить ликвидации ЛОИИ[1504] и, главное, вражды с покойным Грековым»[1505]. Ю. А. Поляков в своих воспоминаниях много лет спустя приоткрыл завесу тайны над этим эпизодом: «Сидоров был дружно провален, но по Институту и Отделению истории прошел слух: Минц голосовал за Сидорова и показывал ему свой бюллетень. Большинство возмущались. Много лет спустя Минц открыл мне тайну. “Мы тогда, — рассказывал он, — действовали дружно, слажено. Голосовали 9 человек… Руководил В. П. Волгин. Все доверяли друг другу. Мы собрались у Волгина, обсудили кандидатуры. Дружно решили: Сидорова не избирать. Я потом доверительно спросил у Вячеслава Петровича: можно я проголосую «за»? Мой голос не решал дела, а в моем трудном положении важно было показать, что я не враг ему. Волгин, еще раз подсчитав голоса, согласился. Я действительно показал Сидорову свой бюллетень, а счетная комиссия показала Аркадию кукиш”»[1506].

Сам Сидоров считал, что именно Минц — главная причина его неудач на выборах: «Я на всю жизнь приобрел врага, который использовал все возможности, чтобы захлопнуть передо мной двери в Академию наук»[1507]. До кончины Сидорова в 1966 г. отношения между двумя историками были напряженными. Сидоров сумел на время оттеснить Минца от академического Олимпа, но самому туда забраться ему так и не удалось.

Минц долгое время был персоной нон грата, многие с ним даже не здоровались[1508]. Еще в 1952 г. ИМЭЛ тщательно проверял публикации Минца и его соавторов[1509]. Находясь в отчаянном положении, историк, чтобы выслужиться, в 1953 г. стал одним из организаторов сбора подписей под письмом против «врачей-убийц»[1510].

Но не надо забывать, что опальный академик знал советскую систему как свои пять пальцев. Пользуясь своими связями «с П. Н. Поспеловым, Б. Н. Пономаревым, М. Б. Митиным, Г. Ф. Александровым, дружескими отношениями с В. П. Волгиным и Б. Д. Грековым, контакты с министрами и другими видными партийными и государственными чиновниками, Минц начал выходить из опалы»[1511]. Благодаря своим связям и покровителям, в 1960-1880-е гг. он уже был едва ли не самым уважаемым советским историком.

Глава 9

Феномен «маленького человека» и его роль в послевоенных идеологических кампаниях в советской исторической науке

«Маленький человек» — фигура в сталинской политической культуре чрезвычайно важная, а главное — эффектная и эффективная. «Маленький человек — это вовсе не рабочий или колхозник, или мелкий служащий, как это может на первый взгляд показаться. Нет, это гражданин, который, не занимая высоких постов, рискует, но разоблачает больших начальников, совершивших крупные преступления… Маленький человек — это человек, стучащий громко и самоотверженно. Даже если он и не всегда прав: что-то додумывает, о чем-то сочиняет, сообщает непроверенные слухи, тем не менее, к нему следует прислушиваться и оберегать от притеснений местных, или ведомственных начальников»[1512].

Являясь частью механизма функционирования социальной и идеологической системы, «маленькие люди» превращались в грозное орудие. Сам факт того, что к сигналам снизу внимательно прислушивались, должен был свидетельствовать о демократичности советского строя. В определенной степени «маленькие люди» выполняли функцию саморегуляции системы, указывая на вопиющие (но всегда «отдельные» и «единичные») недостатки, злоупотребления и нарушения социальной справедливости. Они доносили на начальников (в том числе и партийных), а также представителей высших страт советской социальной иерархии, писали в компетентные органы, газеты, выступали на собраниях, сигнализируя о неблагополучии, вредительстве, опасных тенденциях. Факты и слухи, которыми они оперировали, становились ценным материалом в руках контролирующих органов. Многочисленные разоблачители «из народа», «с самых низов» играли видную роль в партийных играх, борьбе номенклатурных кланов и т. д. На эту роль всегда находились желающие, карьеристы, стремящиеся выслужиться, а часто люди просто неуравновешенные, готовые видеть опасность для советского строя везде и всюду.

Особое значение «маленький человек» играл в послевоенных идеологических кампаниях. Сигналы «маленьких людей», привычные для номенклатурных будней, стали элементом и академической жизни и борьбы. Классическим примером здесь является фигура языковеда А. С. Чикобава, чье выступление, согласованное со Сталиным, стало началом падения марризма в 1950 г.[1513]

Сигналам о неблагополучии в идеологической сфере придавалось особое значение как свидетельству «народной» борьбы против отклонений от линии партии. Среди работников науки и культуры Советского Союза (ученые, вузовские преподаватели, писатели и т. д.) таких своеобразных «маленьких людей» было немало. Это были мало кому известные провинциальные преподаватели, молодые специалисты, вспомогательные работники в академических институтах. Они противопоставлялись авторитетным ученым, представителям столичной интеллектуальной элиты, обросшим званиями, материальными благами, и, как следствие, потерявшим бдительность и запутавшимся в паутине личных пристрастий. В одной из статей «Литературной газеты», где остро критиковался Институт истории АН СССР, читаем: «Основным и главным препятствием (успешной работы. — В. Т.) является отсутствие в его стенах подлинной критики и самокритики. В институте укоренилась гнилая традиция раболепия перед учеными “авторитетами”, хотя бы они и плохо владели марксистско-ленинским методом»[1514]. Именно критику и самокритику должны были привнести «маленькие люди» в академический мир, они оказывались на передовой борьбы за чистоту марксизма-ленинизма.

Не секрет, что научное сообщество (впрочем, как и многие другие) выстраивается по своеобразной клановой системе. Для советских историков это было особенно заметным. Вокруг авторитетных и влиятельных ученых теснились ученики, многочисленные помощники, зависимые научные сотрудники. Сторонники общих концепций также имели свойство группироваться и тесно взаимодействовать, особенно против оппонентов. Такая ситуация не могла не беспокоить власти. Во-первых, это нарушало структурную однородность советской исторической науки. Во-вторых, осложняло управление наукой из-за регулярных межклановых дрязг. Но были и положительные моменты: наличие ярко выраженных лидеров позволяло транслировать через них в научно-историческое сообщество идеологические требования, через них же контролировать инакомыслящих. Периодически лидеров надо было «встряхнуть». Во-первых, для запугивания самих «авторитетов», а во-вторых, чтобы другим, менее значимым фигурам, показать всю силу системы. Для «оздоровления» задействовались самые разные механизмы, и «маленький человек» играл в этом не последнюю роль.

1940–1950-е гг. подарили немало примеров деятельности «маленьких людей», оказавшихся в гуще идеологических кампаний и проработок и затем благополучно