Источник - Айн

— Можно ли понимать это так, что вы поддерживаете все предыдущие показания?

— Полностью. Даже больше, чем сами свидетели. Они говорили очень убедительно.

— Объясните, пожалуйста, мисс Франкон, что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал мистер Тухи: это сооружение — угроза всем нам.

— Так-так.

— Мистер Тухи все очень хорошо понимает. Можно мне пояснить это своими словами?

— Безусловно.

— Рорк воздвиг храм во имя человеческого духа. Он видит в человеке сильное, гордое, чистое, мудрое, бесстрашное существо,

способное на подвиг. Во славу именно такого человека он и воздвиг храм. В храме человек должен испытывать душевный подъем. А душевный подъем, по его мнению, мы испытываем от сознания того, что нам не в чем себя упрекнуть, что мы знаем, где правда и как ее добиться, что мы призваны жить на пределе своих душевных сил, не стыдясь самих себя, не стыдясь стоять обнаженными на солнечном свете, не имея никаких злых помыслов. Рорк считает, что душевный подъем — радость, и эта радость дана человеку от рождения. Он считает, что здание, утверждающее духовную чистоту и силу человека, священно. Вот что он думает о человеке и душевном подъеме. Но Эллсворт Тухи утверждает, что этот храм — памятник глубокой ненависти к человечеству. По Эллсворту Тухи выходит, что для того, чтобы возвыситься душой, надо от страха потерять рассудок, упасть и заскулить, как собака. Эллсворт Тухи говорит, что высшая человеческая добродетель — сознание собственной ничтожности и мольба о прощении. Эллсворт Тухи говорит, что человек — существо, которому нужно прощение, и спорить с этим аморально. Эллсворт Тухи считает, что это здание построено во имя человека, земного человека, и тем самым это здание причастилось грязью, а не святостью. Прославлять человека значит, по его мнению, прославлять грубое наслаждение плоти, потому что в царство духа человеку дороги нет. Чтобы войти в это царство, говорит Эллсворт Гухи, человек должен приползти на коленях, как нищий. Эллсворт Тухи — известный гуманист.

— Мисс Франкон, речь не о мистере Тухи, придерживайтесь, пожалуйста…

— Я не обвиняю Эллсворта Тухи. Я обвиняю Говарда Рорка. Архитектурное сооружение, как известно, должно вписываться в свое окружение, а в каком же мире построил свой храм Рорк? Для каких людей? Оглянитесь вокруг. Станет ли храм святыней, если он должен служить оправой для мистера Хоптона Стоддарда? Или мистера Ралстона Холкомба? Или Питера Китинга? Что вы чувствуете, когда смотрите на всех этих людей? Ненависть к Эллсворту Тухи? Или вы проклинаете Рорка за невыносимое оскорбление, которое он действительно нанес вам? Эллсворт Тухи прав: этот храм действительно святотатство, хотя и в несколько ином смысле. Но я полагаю, мистер Тухи знает это. Когда вы видите, как человек мечет бисер перед свиньями, не получая даже свиной отбивной, вы возмущаетесь не свиньями, но самим человеком,

который настолько не ценит свой бисер, что добровольно бросает его в дерьмо, а в ответ слышит всеобщее негодующее хрюканье, зафиксированное судебной стенографисткой.

— Мисс Франкон, суд вряд ли может принять подобные показания. Они недопустимы, несущественны…

— Продолжайте, свидетель, — неожиданно подал голос судья. Ему было скучно, кроме того, ему было приятно смотреть на Доминик. Он также видел, что присутствующие слушают увлеченно, хотя бы потому, что назревал скандал. Все были приятно взбудоражены, хотя симпатии безоговорочно оставались на стороне Хоптона Стоддарда.

— Ваша честь, видимо, произошло недоразумение, — сказал адвокат. — Мисс Франкон, вы свидетельствуете в пользу мистера Рорка или мистера Стоддарда?

— Конечно, в пользу мистера Стоддарда. Я объясняю причины, по которым мистер Стоддард должен выиграть это дело. Я поклялась говорить правду.

— Продолжайте, — сказал судья.

— Все свидетели, выступавшие здесь, говорили правду. Я просто восполняю пробелы. Они говорили об угрозе и ненависти. Они правы. Храм Стоддарда — угроза многому. Если оставить этот храм таким, каков он есть, никто не осмелится взглянуть на себя в зеркало. А это жестокое испытание. С людьми так нельзя. Требуйте от людей всего, чего хотите. Требуйте от них богатства, славы, любви, жестокости, насилия, самопожертвования. Но не ждите от них самоуважения. За это они возненавидят вас до глубины души. Что ж, им лучше знать. У них есть на это причины. Конечно, они не скажут вам в лицо, что ненавидят вас. Напротив, они скажут, что это вы их ненавидите. Разница, впрочем, не так велика. Они понимают, какие чувства стоят за этим. Таковы люди. Зачем же становиться мучеником ради невозможного? Зачем строить храм миру, которого нет?

— Ваша честь, я не вижу, какое отношение все это может иметь…

— Я ведь работаю на вас. Я доказываю, что вам следует поддерживать Эллсворта Тухи. Впрочем, вы и без того это делаете. Храм Стоддарда нужно разрушить. Но не ради спасения людей, а ради спасения храма. Впрочем, об этой разнице можно и не говорить. Мистер Стоддард должен победить. Я полностью согласна со всем, что здесь происходит, за исключением одного. Этот храм

нужно разрушить, но давайте не будем делать вид, что совершаем акт справедливости. Давайте признаемся сами себе, что мы кроты, поднявшие голос против горных вершин. Или лемминги, животные, которые идут навстречу собственной гибели. Я прекрасно понимаю, что мое выступление так же бессмысленно, как то, что совершил Говард Рорк. Но пусть это будет моим храмом Стоддарда, первым и последним. — Она поклонилась судье. — Это все, ваша честь.

— Ваши вопросы к свидетелю, — пробурчал адвокат в сторону Рорка.

— У защиты нет вопросов.

Доминик сошла с возвышения.

Адвокат поклонился в сторону скамьи присяжных:

— У истца больше нет вопросов.

Судья повернулся к Рорку и жестом пригласил его взять слово.

Рорк поднялся и прошел к скамье присяжных, держа в руках коричневый конверт. Он вынул из конверта десять фотографий храма Стоддарда и положил их перед судьей. Затем он произнес:

— Защита отказывается от дальнейшего предъявления доказательств.

XIII

Хоптон Стоддард выиграл дело. Эллсворт Тухи написал по этому поводу: «Мистер Рорк вытащил на суд Фрину*, но это ему никак не помогло. Прежде всего, мы никогда не поверим тому, что она рассказала».

Рорку пришлось оплатить расходы по реконструкции храма. Он отказался подать апелляционную жалобу. Хоптон Стоддард объявил, что храм будет переделан в больницу для дефективных детей его имени.

На следующий день после суда Альва Скаррет просматривал гранки рубрики «Ваш дом», которые ему принесли, и от ужаса у него перехватило дыхание. Перед ним был полный текст выступления Доминик в суде. Ее показания уже цитировались в обзорах по этому делу, но в печать попали лишь безобидные выдержки из ее речи. Скаррет поспешил в кабинет Доминик.

— Дорогая, дорогая, дорогая, мы никак не можем это напечатать. — Она посмотрела на него, как в пустоту, и промолчала. —

Доминик, солнышко, будь же разумной. Ты прекрасно знаешь, какую позицию заняла наша газета в этом вопросе. Не говоря уж о твоих словесах и совершенно непечатных мыслях! Ты знаешь, какую кампанию мы провели. Ты видела мою передовицу для сегодняшнего выпуска — «Победа порядочности». Мы не можем допустить, чтобы статья одного из наших авторов противоречила всей нашей политике.

— Тебе придется напечатать ее.

— Но, дорогая…

— Или я должна буду уйти.

— Но послушай, послушай, не глупи. Зачем впадать в детство? Ты же все понимаешь. Куда мы денемся без тебя? Мы не можем…

— Тебе придется выбирать, Альва.

Скаррет оказался меж двух огней: он не хотел терять Доминик, ведь ее рубрика была популярной, но и напечатать ее статью не мог, иначе получил бы жесточайший разнос от Гёйла Винанда. Винанд еще не вернулся из круиза. Скаррет телеграфировал ему в Бали, спрашивая, что делать.

Ответ пришел через несколько часов. Телеграмму, зашифрованную личным шифром Винанда, расшифровали. Она гласила: «Уволить суку. Г.В.».

Скаррет, совершенно подавленный, уставился в текст телеграммы. Это был приказ. Теперь нельзя было ничего изменить, даже если бы Доминик уступила. Он надеялся, что она сама откажется от своих обязанностей. Он просто не мог представить себе, как будет ее увольнять.

Через рассыльного, которого пристроил на работу в редакции, Тухи раздобыл дешифровку телеграммы Винанда. Он положил ее в карман и отправился в кабинет Доминик. Он не видел ее после суда. Она освобождала ящики своего стола.

— Привет, — коротко приветствовал он ее. — Чем занимаешься?

— Жду новостей от Альвы Скаррета.

— Новостей?

— Сообщения, надо ли мне подать заявление об уходе.

— Есть желание потолковать о суде?

— Нет.

— А у меня есть. Хочу сказать, что тебе удалось то, что еще никому не удавалось: ты доказала, что я не прав. — Он произнес