Башня. Новый Ковчег-3 - Ольга Скляренко

признался Павел.

Величко замолчал и с интересом посмотрел на Савельева.

Борис со своего места внимательно следил. Когда Павел впервые рассказал ему про отряд, охраняющий АЭС, и про полковника Долинина, который находился в непосредственном подчинении Савельева, Борис искренне недоумевал, почему Пашка так упорно не желает воспользоваться этим. Достаточно было связаться с Долининым, чтобы получить верную и надежную охрану и с её помощью вернуться на законный трон, с которого его низвергли — всё лучше, чем прятаться в больнице у Анны, где их могли в любой момент прихлопнуть, как мух в банке. Но Павел в этом вопросе стоял насмерть. Нет и всё. У Долинина другая задача. Более важная. Гораздо важней, чем жизнь Павла Савельева. Борис не сразу это понял, далеко не сразу. Будь он на Пашкином месте, он бы воспользовался этим не задумываясь, а Пашка нет, и, когда до Бориса наконец-то дошло, почему, опять пришло осознание того, что он проиграл — вчистую проиграл дураку и идеалисту Савельеву.

Почему-то вспомнились уроки истории Иосифа Давыдовича, про прежние войны, которые вела Россия — старое, забытое и полустёртое название страны, осколками которой они все являлись, и которую они не помнили и не могли помнить, хотя их учитель не уставал повторять, что этого забывать нельзя, это корни, то, что крепко держит человека на земле. Вспомнились рассказы о героях, которые закрывали грудью дзоты и бросались на колонны врагов в горящих самолётах. Стояли насмерть там, где нельзя ни выжить, ни уцелеть. Умирали от голода в блокадном городе с красивым названием Ленинград. Писали на шершавых камнях непокорённой крепости «Умираю, но не сдаюсь». Разве все эти люди, о которых им рассказывал их старый учитель, не любили жизнь? Любили. Ещё и как. Может, даже больше, чем кто-либо другой. Но за их жизнями и их смертями стояло нечто большее, чем жизнь и смерть отдельного человека — за ними стояли другие люди, жизни этих людей, страна, земля и само будущее человечества. До Бориса это дошло только сейчас, а Пашка понимал, всегда понимал и не только. Он был сам из той породы, из тех, которые идут и закрывают грудью дзот.

— Полковник Долинин, который командует отрядом, охраняющим АЭС, — медленно начал Павел, ни на кого не глядя, упрямо наклонив светлую голову. — Подчиняется непосредственно мне. Он один из тех людей, кто в курсе секретного протокола про АЭС. Разумеется, он подчинялся и генералу Ледовскому, тот тоже про это знал. Но после смерти Алексея Игнатьевича мы с Володей… с Владимиром Долининым приняли решение не передавать информацию про АЭС Рябинину. Причин было несколько. Во-первых, Рябинин был не утверждён в должности главы военного сектора, во-вторых, я ему не доверял, ну и в-третьих, что самое главное, Марат уже запустил работы на АЭС, а потому мы решили, что лучше пока не впутывать в это дело лишних людей. Судя по тому, что происходит сейчас, Долинин так и не поставил Рябинина в известность после моей гибели, а это говорит о том, что Володя и сам не сильно ему доверяет. И правильно делает.

— Я примерно понимаю, почему ты не связался с Долининым и не сообщил ему о том, что ты жив. Работы на АЭС продолжались, значит, полковник Долинин свою задачу выполнял исправно, — Константин Георгиевич поёрзал в неудобном кресле. — Но что тебя сдерживает теперь?

— Всё то же, — устало вздохнул Павел. — Мы не должны ни в коем случае доводить дело до вооружённого столкновения. В охране АЭС задействовано не очень много человек, если я не ошибаюсь, в смене стоят всего шестеро, но даже если укрепить охрану, это мало поможет — людей у Володи в любом случае меньше, чем у Рябинина. При таком раскладе шансов у нас немного, а значит, будут жертвы. Много жертв. И не забывайте про АЭС — сейчас любая неосторожность, и всё пойдет прахом. Все десятилетия борьбы людей за существование в этой Башне — всё накроется медным тазом.

— Жертв, конечно, хотелось бы избежать, — согласился Величко. — Вот только как? Ведь как только станет известно, что ты, Павел Григорьевич, выжил, у Ставицкого выхода не останется, как пойти на открытое столкновение. Не дурак твой кузен, раз первым делом военных под себя подмял. Наверняка он готов и к такому повороту.

— Я к тому и клоню, что рано мне ещё на свет божий вылезать, — криво усмехнулся Савельев. — Рано. Надо хотя бы дождаться, чтобы Марат физический пуск начал. Начнёт, там уже можно будет, а так… Потому я и прошу, Константин Георгиевич, помоги сейчас Марату, людьми, техникой… сегодня это приоритет. Остальное подождёт. Выправим потом.

— Да не волнуйся ты так, Паша, — Величко, казалось, в первый раз за столько лет назвал Павла не по имени-отчеству, а вот так, даже не по-дружески, а по-отечески. — Не волнуйся. Выдюжим. Но нам бы тогда надо подумать, как получше твоё подполье здесь организовать. Чтоб ни одна крыса не пронюхала. Напрасный риск нам сейчас не нужен. Кто вообще в курсе этого вашего подпольного убежища? Кроме нас четверых и этой… Бергман?

— Ещё трое, — после слов Величко Павел слегка приободрился, словно тяжёлый груз с плеч упал. — Те двое пацанов, которым я и обязан жизнью, и медсестричка.

— Двое пацанов и медсестричка? — Величко усмехнулся. — А знаете ли вы, откуда меня сдёрнули на наше импровизированное совещание? Я ведь, когда твоё, Олег, сообщение получил, вёл весьма увлекательную беседу с одним очень занятным парнишкой. Сыном одного из мастеров ремонтного цеха. У него, можете себе представить, обнаружился твой пропуск, Павел Григорьевич. И ещё пару часов, и я бы на вас и без Олега вышел. А звали того парнишку…

— Шорохов, мать его, — Павел выругался.

А Борис не выдержал, расхохотался. Нет, ну что за пацан — ходячее недоразумение. Пропуск-то у него откуда взялся? Да уж, теперь ему точно надо от Савельева подальше держаться. Никакие прошлые заслуги не спасут.

— Хорошо ещё, что этот парень мне попался, — продолжал Величко, явно наслаждаясь произведённым эффектом. — А ведь на него могли выйти люди Ставицкого.

— Где он сейчас? — спросил Павел.

— Дома, я надеюсь. Если у него есть хоть капля мозгов, то будет сидеть тихо.

— Это если есть. Но, боюсь, что с мозгами у этого идиота не очень. Что ж я его сразу-то не