Террор - Дэн Симмонс

Ледовый лоцман, освобожденный от обязанности тащить сани, по-прежнему ковылял рядом с Крозье.

Капитан ничего не ответил, и через минуту Блэнки отстал от него и пошел рядом с одним из морских пехотинцев.

Крозье велел одному из свободных в данный момент мужчин занять его место в упряжи – они научились сменять друг друга на ходу, не останавливая саней, – а потом отступил в сторону от колеи и взглянул на часы. Они шли около пяти часов. Оглянувшись назад, Крозье увидел, что настоящий «Террор» уже скрылся из вида, отделенный от них по меньшей мере пятью милями замерзшего моря и несколькими низкими торосными грядами.

По-прежнему оставаясь руководителем злополучной экспедиции, Френсис Род он Мойра Крозье больше не являлся капитаном корабля Службы географических исследований военно-морского флота Британии. Эта часть его жизни – а служба во флоте сначала простым матросом, потом военно-морским офицером была всей его жизнью с отроческой поры – навсегда закончилась. После того как он потерял так много людей и оба корабля, Адмиралтейство никогда не доверит Крозье командования другим судном.

До лагеря оставалось еще два дня пути. Крозье устремил взгляд на высокую торосную гряду впереди и устало потащился дальше.

33

Гудсер

69°37'42" северной широты, 98°41' западной долготы

22 апреля 1848 г.

Из личного дневника доктора Гарри Д. С. Гудсера

22 апреля 1848 г.

Вот уже четыре дня я нахожусь в так называемом лагере «Террор». Думаю, он вполне оправдывает свое название.

Шестьюдесятью людьми здесь, включая меня, руководит капитан Фицджеймс.

Признаюсь, когда на прошлой неделе я впервые увидел издалека это место, на ум мне пришли картины из гомеровской «Илиады». Лагерь расположен на берегу довольно широкой бухты примерно в двух милях от каменной пирамиды, почти двадцать лет назад возведенной на мысе Виктори-Пойнт Джеймсом Кларком Россом. Это место несколько лучше всех прочих защищено от ветра со снегом, дующего со стороны пакового льда.

Возможно, сцены из «Илиады» вспомнились мне при виде восемнадцати длинных лодок на берегу замерзшего моря – четыре лодки лежат на боку, остальные четырнадцать привязаны к саням.

За лодками стоят двадцать палаток разного размера – от маленьких голландских, какими мы пользовались год назад, когда я сопровождал ныне покойного лейтенанта Гора к ВикториПойнт (в каждой такой палатке могут спать шесть человек, по трое в спальном мешке, сшитом из волчьих шкур и одеял, шириной пять футов), до палаток побольше, изготовленных парусником Мюрреем, в том числе двух предназначенных для капитана Фицджеймса и капитана Крозье с их личными стюардами, и наконец двух самых больших палаток, размером примерно с кают-компанию «Эребуса» и «Террора», одна из которых служит лазаретом, а другая матросской столовой. Несколько других палаток служат столовыми для мичманов, унтер-офицеров и офицеров и приравненных к ним по положению гражданских лиц, как инженер Грегори и я.

Или, возможно, «Илиада» вспомнилась мне, поскольку при приближении к лагерю «Террор» ночью (а все санные отряды, отправлявшиеся с корабля «Террор», добирались до места назначения на третий день, после наступления темноты) в первую очередь в глаза бросается множество костров. Разумеется, топлива здесь нет, если не считать незначительного количества дубовых досок, привезенных с разрушенного «Эребуса» специально для этой цели, но за последний месяц сюда переправили все оставшиеся мешки угля с обоих кораблей, и многочисленные «угольные» костры ярко горели на берегу, когда я впервые увидел лагерь «Террор». Огонь пылал в открытых очагах, сложенных из камней, и в четырех высоких жаровнях, уцелевших после карнавального пожара.

В результате берег озарялся светом многочисленных костров, а также горевших там и сям факелов и фонарей.

Проведя в лагере «Террор» несколько дней, я решил, что он больше напоминает пиратскую лагерную стоянку, нежели лагерь Ахиллеса, Одиссея, Агамемнона и других гомеровских героев. Люди ходят в рваной, потрепанной, чиненой-перечиненой одежде. Большинство больны или хромают – либо и то и другое вместе. Заросшие густыми бородами лица бледны. Глаза у всех глубоко ввалились.

Мужчины расхаживают – вернее, устало бродят – по лагерю с большими ножами, которые болтаются на самодельных перевязях, надетых поверх зимних плащей и шинелей, в звенящих ножнах, изготовленных из обрезанных ножен. Идея насчет перевязей и ножен принадлежала капитану Крозье, как и идея насчет очков, смастеренных из проволочной сетки, которые люди носят в солнечные дни, чтобы уберечься от снежной слепоты. В целом обитатели лагеря производят впечатление шайки разбойников, набранной из разного сброда.

И теперь у большинства наблюдаются симптомы цинги.

У меня было очень много работы в лазарете. Санные отряды приложили дополнительные усилия к тому, чтобы перевезти по льду и через ужасные торосные гряды дюжину коек (плюс две койки для капитанских палаток), но в данный момент у меня в лазарете находятся двадцать больных, и потому восемь человек лежат на одеялах, расстеленных прямо на холодной земле. Длинными ночами палатку освещают три масляные лампы.

Большинство людей лежат в лазарете с тяжелой цингой, но не все. Сержант Хизер снова оказался на моем попечении – с золотым совереном в черепе, вставленным доктором Педди на место кости, выбитой у несчастного вместе с частью мозга чудовищным зверем. Морские пехотинцы на протяжении многих месяцев заботились о Хизере и собирались заботиться о нем и в лагере (сержанта перевезли сюда на маленьких санках, изготовленных мистером Хани), но охлаждение организма во время трехдневного перехода по замерзшему морю вызвало у него пневмонию. На сей раз сержант морской пехоты, явивший нам поистине небывалое чудо живучести, едва ли протянет долго.

В лазарете находится также Дэвид Лейс, которого товарищи по команде называют Дейви. Его кататоническое состояние оставалось неизменным в течение многих месяцев, но после перехода через льды на прошлой неделе (он прибыл в лагерь с моим отрядом) он неспособен удержать в желудке даже самое малое количество жидкого бульона или воды. Думаю, Лейс не доживет до среды.

По причине крайнего напряжения сил, потребовавшегося от людей, чтобы перевезти на санях тяжелые шлюпки и огромное количество имущества с корабля на остров (через торосные гряды, которые я преодолевал с трудом, даже когда не шел в упряжи), мне пришлось иметь дело с обычными в таких случаях ушибами и переломами. Среди прочих был один сложный перелом руки – у матроса Билли Шанкса, – и после оказания первой помощи я оставил его в лазарете, опасаясь общего заражения крови. (Кожа и мышечные ткани у него в двух местах пробиты острыми осколками кости.)

Но главным убийцей, затаившимся в этой палатке, по-прежнему остается цинга.

Мистер Хор, личный стюард капитана Фицджеймса, вполне может стать первым человеком, умершим от цинги. Он уже много дней не приходит в сознание. Как Лейса и Хизера, его пришлось везти на санях двадцать пять миль, отделяющих наш обреченный корабль от лагеря «Террор».

Эдмунд Хор являет собой первый, но типичный пример цинги в поздней стадии. Стюард капитана молод: через две недели с небольшим – 9 мая – ему исполнится двадцать семь лет. Если он доживет.

Для стюарда Хор крупный мужчина – шести футов ростом, – и по всем признакам он пребывал в добром здравии, когда экспедиция отплывала. Он быстро, ловко, толково и расторопно исполнял свои служебные обязанности и отличался необычными для стюардов атлетическим телосложением и физической силой. Во время соревнований по бегу налегке и с санями, часто проводившихся на льду у острова Бичи зимой 1845–1846 годов, он часто был победителем и предводителем различных спортивных команд.

Начальные симптомы цинги появились у него прошлой осенью – слабость, вялость, учащающиеся приступы частичного затемнения сознания, – но болезнь приобрела более выраженные формы после трагических событий карнавальной ночи. Хор продолжал исправно исполнять обязанности стюарда капитана Фицджеймса по шестнадцать часов в день и больше, но в конце концов здоровье у него сдало.

Первым явственным симптомом болезни у мистера Хора стал так называемый «терновый венец».

Из-под волос Эдмунда Хора начала сочиться кровь. И не только из-под волос на голове. Сначала его шапки, потом нижние рубахи, а потом подштанники ежедневно были испачканы кровью.

Я тщательно обследовал молодого человека и обнаружил, что кровь сочится из самих волосяных луковиц. Некоторые моряки пытались предупредить появление подобного раннего симптома, наголо обривая головы, но, разумеется, это не помогало. Когда «уэльские парики», шарфы, а потом и подушки у большинства людей стали постоянно пропитываться кровью, матросы и офицеры начали носить под шапками и подкладывать под голову на ночь полотенца.