Беспредельная Римская Империя. Пик расцвета и захват мира - Анджела Альберто

Эфес

Мрамор империи

Личная война центуриона

Центурион заходит в харчевню, чтобы подкрепиться. В помещении масса народу, в основном это мужчины. При появлении вооруженного человека многие из посетителей оборачиваются. На самом деле в городе с раздражением относятся ко всем этим военным, расхаживающим по улицам после возвращения Траяна из Месопотамии. Однако это вопрос времени, население вскоре сменит привычки.

Центурион усаживается в сторонке за небольшой свободный стол и заказывает лепешку, оливки и маленьких рыбок в маринаде. Он ест в одиночестве, но максимально растягивает удовольствие от трапезы. Отхлебнув вина, он прикрывает глаза, задумываясь о своем заключении в далеком городе Месопотамии. О том, что он бы не оказался здесь, не приключись череда особенных событий: населенный пункт захватили римские войска и местным подразделениям пришлось врассыпную бежать к крепостным стенам, чтобы подготовиться к атаке. Надзиратель убежал со всеми, на ходу нахлобучивая шлем, и в спешке забыл на столе ключи. Совсем близко от окошка-глазка камеры… Не потребовалось особых усилий, чтобы разломать доску, служившую лежаком. А выудить ключи через окошечко оказалось и вовсе плевым делом. Дверь была открыта, выпущены остальные заключенные. Все сбежали по лестнице, убивая солдат неприятеля и захватывая их оружие. Центурион вновь переживает тот миг, когда он распахнул дверь в комнату вражеского главнокомандующего, застав того облачающимся в латы с помощью своих адъютантов. Вновь ощущает кипучую силу, наполнившую тогда все его существо. Он превратился в разъяренного зверя. Клинок разил тела с молниеносной быстротой, и в итоге, вонзив острие в бок командующего, тучного чернобородого мужчины с лысой, постоянно мокрой от пота головой, он почувствовал себя отомщенным за все те побои, что вынужден был сносить в тюрьме. Бокал вина застывает в воздухе. Перед глазами воина проплывают кадры пережитых моментов: вот он, задыхаясь, несется к воротам города, в то время как бой уже завязался, — открывает их, видит в проеме возбужденное, искаженное яростью лицо первого из вошедших римских солдат… Кто-то ненавязчивым движением опускает его руку. Это официантка. Взгляд ее мягок, но непреклонен… Нужно заплатить и освободить стол. Другие посетители заведения ждут своей очереди. Центурион еще некоторое время находится во власти своих снов наяву, дыхание прерывисто, он часто моргает. Затем достает монету, встает и, изобразив на лице неловкое подобие улыбки, выходит из харчевни. Он чувствует, как напряжены мышцы ног. Все его тело продолжает бороться. Эти спазмы накатывают неожиданно: так называемый посттравматический стресс. Кто знает, сколько таких же, как он, легионеров, вернувшись после Месопотамской кампании, вынуждены сталкиваться с подобными проблемами, которые знакомы солдатам войны во Вьетнаме или Ираке. Нам этого никогда не узнать. Естественно, легионерам помогает боевая сплоченность, братский настрой, объединяющий их и позволяющий каждому разрядиться в разговорах с остальными. В общем, происходит некое подобие групповой терапии…

Монета тем временем оказывается в руках у девушки, которая относит ее хозяину, в кассу. Там ей суждено пролежать всего несколько минут, пока новые посетители закусывают за столом, где только что сидел центурион. После оплаты в качестве сдачи им выдается как раз наш сестерций.

Смерть императора

Сестерций берет мужчина приятной наружности: волосы с проседью, притягательная улыбка, складки в уголках рта. Это торговец мрамором по имени Алексис. Вместе с ним — компаньон, кудрявый и худощавый. Они в последний раз обедают здесь, в Антиохии. Корабль уже готов к отплытию. Все складывается отлично: начиная от вещих снов, Божественных предзнаменований и жертв… С небес получено «разрешение» на отъезд.

Через пару часов оба уже стоят на палубе большого торгового судна, которое на всех парусах постепенно удаляется от берега. Мужчины снимают праздничные одежды. На борту они не нужны, только испортятся. Освобождаются и от обуви — это калиги (caligae). Когда они остаются босиком, мы замечаем любопытную деталь: на ступнях словно прочерчены коричневатые полоски. Об этой особенности обычно не пишут в исторических книгах. Тонкие кожаные тесемки, обвивающие ступни римлян, способствуют образованию своеобразного полосатого загара.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В отношении всех этих кожаных ленточек и шнурков невольно рождается вопрос: а удобно ли было римлянам надевать и снимать такие сандалии? Удобно. Надев такую обувь и затянув ремешки, можно спокойно отправляться в путь, а когда понадобится снять — достаточно просто расслабить наверху шнуровку, чтобы высвободить ногу, как происходит с современными ботинками. Римские сандалии, по сути, представляют собой те же кожаные ботинки, но со множеством «прорезей».

Расхаживать голым по палубе — нормальное дело, как мы уже говорили. Особенно в данных климатических условиях.

Однако надо быть начеку в другом случае. Речь идет об обманчивых ночных огнях. Крестьяне и рыбаки часто разжигают костры, убеждая моряков на судах с наступлением темноты, что те находятся близко от порта. На самом деле они специально выбирают опасные места, где корабль может застрять в тупике, чтобы напасть и ограбить судно и экипаж. Случаи таких организованных морских осад настолько участились, что император Адриан и впоследствии его преемник Антонин Пий вынуждены были выпустить довольно суровые законы. Антонин Пий, в частности, постановил: в случае, если ограбление носило жестокий характер, а стоимость товара была высока, приговаривать грабителей к избиению палками и к трехлетней ссылке, если речь шла о свободных или зажиточных гражданах. Если осаду совершил бедняк, его ждали три года каторжных работ. Рабов же без проволочек посылали на рудники… Закон, как мы уже упоминали, не совсем одинаков для всех, однако «равен», так сказать, для высших сословий…

Алексис, торговец мрамором, возлежит на корме под тентом, создающим небольшое затенение. Под убаюкивающее покачивание он наблюдает за отражениями блеска волн на киле, они похожи на языки пламени очага, словно корабль прокладывает путь по огненному руслу. Глаза его закрываются, он засыпает. Справа по борту медленно движется побережье будущей Турции.

Он пробуждается от взволнованных голосов обеспокоенных членов экипажа. Все указывают на плотную группу кораблей, пришвартованных у причала в порту Селинус (Газипаза). Это Императорский флот. Что он делает в столь диком месте? Здесь нет ни святилищ, ни дворцов. Побережье не примечательно ничем, кроме возвышенностей, поросших лесом, и пустынных пляжей, где черепахи откладывают яйца. Что здесь делает Траян? Каждый на борту задается этим вопросом, но не находит ответа.

Тем временем на берегу разворачивается настоящая трагедия. Умирает Траян. На обратном пути из Месопотамии, в Антиохии, с ним случился сердечный приступ, императора почти полностью парализовало. Он передал командование действиями прекрасному полководцу и будущему императору Адриану, а сам погрузился на «императорскую яхту» вместе с супругой Плотиной и направился в Рим, чтобы насладиться заслуженным триумфом в своей столице. Но на обратном пути состояние его ухудшилось. Пришлось искать ближайший порт и сойти на землю.

Для многих это не удивительно. В последнее время здоровье императора значительно подорвалось. Археологами был найден поразительный бронзовый бюст императора Траяна, выставленный на форуме в Анкаре, где тот запечатлен, возможно, в одну из последних недель своей жизни. Его не узнать. Этот человек кардинально отличается от статуй и портретов, вычеканенных на монетах (включая наш сестерций).

Лицо осунулось, щеки запали, скулы выделились, нос вытянулся. Утратилась гармония пропорций юности. Кожа истончилась, лицо покрылось морщинами. Согласен, таковы знаки времени, это лицо того, кто шел сквозь дожди, ветры, бури, бок о бок с собственными солдатами, на сорок лет моложе его. Но в шестьдесят два года он сильно сдал. Многочисленные физические недуги дают о себе знать. Он был слишком требователен к своему организму.