Сказка четвертая. Про детей Кощеевых - Алёна Дмитриевна

этом доме. Отец относился к оборотням презрительно, и еще в детстве Евдокия переняла это отношение. А теперь приходилось жить с этим под одной крышей. Неужели царевич правда мог думать, что здесь ей будет хорошо? Нет, конечно, просто посмеялся над ней. Но все это неважно, а важно то, что все оборотни чуют магию. При нем нельзя будет колдовать. Времени было мало. Евдокия сделала шаг от двери и едва слышно вскрикнула: тело затекло, но она закусила губу и заставила себя пойти вперед, не обращая внимания на боль. Это была не боль. У стены стояли сундуки, переданные с нею в качестве приданного и доставленные в этот дом царевичем. В и без того тесной комнатенке они смотрелись еще одной насмешкой над ней. Она бы отказалась от половины, но было нельзя, и пришлось вцепиться в них мертвой хваткой...

Евдокия открыла один из сундуков, и из-под вороха сотканных и расшитых ею когда-то мужских рубах достала небольшое зеркальце без оправы с острыми краями. Сердце забилось вдвое быстрее, и на мгновение она услышала свист кнута. Зажмурилась. Шрам на спине отозвался застарелой болью. Всего один раз она осмелилась пойти против воли отца, попыталась не дать в обиду того, кто был ей дорог, и он ясно дал понять, чем грозит непослушание. Так Евдокия узнала, что боли она боится сильнее, чем предательства.

Что отца она боится сильнее, чем чего бы то ни было в этой жизни.

Она сжала зеркало в ладони, края впились в кожу. Пусть…

— Евдокия…

Потеплевшее зеркало не отразило лица князя, и она была благодарна за это.

— Здравствуй, отец…

— Почему так долго? Я недоволен, Евдокия.

Холодок пробежал по спине. И вдруг подумалось: зачем же она вообще это делает? Может быть, если бы она рассказала царевичу правду, он бы и впрямь смог спрятать ее надежно? Но разумеется, это был всего лишь самообман. Ее отец был вездесущ, и никто не мог спасти ее от него. Да и правда заключалась в том, что никто не стал бы ссориться с ним ради нее. Это княжна тоже уяснила очень давно.

— Я не могла раньше. Царевич… он такой же, как я… он тоже слышит чужие думы…

Отец выругался. Смачно и совсем ее не стесняясь, как, впрочем, не стеснялся ее никогда. Евдокия прикрыла глаза, не удержавшись. Отец злился, и недалеко было до пощечины или до удара. Нужно было быть послушной, чтобы он успокоился и отпустил ее. Нужно было все сделать правильно.

— Ты не справилась, — тяжело сказал отец, и у Евдокии снова перехватило дыхание. Свист в ушах нарастал.

— Я… я нашла решение. У него есть невеста. Она человек. И она узнает все, что нам нужно.

— Невеста? — взревел отец. — А ты что же?

Нет, нет, нет… Она сказала не то…

— Где ты, Евдокия? — вкрадчиво поинтересовался Ростислав.

— Я все сделаю, — быстро произнесла она. Сжала зеркальце еще сильнее. — В следующий раз у меня будет ответ.

— Я задал вопрос.

Евдокия сглотнула. Но ведь кое-что она успела выяснить. Дать отцу хоть что-то, чтобы отсрочить свою казнь...

— Царевич сослал меня к своим друзьям. Это избушка в лесу. И в ней есть зеркало, через которое мы пришли... Он навещает меня. Но я знаю, где он живет. И у меня есть его волосы, теперь его несложно будет найти. Все так, как и сказал царицын слуга. Это совсем другой мир. Это не Навь...

— Ты уверена?

— Да.

— Что ж... Что ж... — задумчиво откликнулся отец. — Это многое объясняет... Ты старалась, и на сей раз я это учту. Но поторопись. Без тебя наш гость заскучал и рвется наружу, а мне не хотелось бы расстаться с ним до того, как все случится. Ты поняла меня?

— Да, отец.

Зеркало снова стало прохладным. С пальцев на расшитые рубахи капала кровь. И не было никого, кто смог бы все это остановить.

Глава 20

Якова Клим обнаружил на кухне. Брат стоял возле плиты и в одной руке держал ложку, не глядя помешивая ею что-то шкворчащее в кастрюльке, а в другой — книгу, которой, судя по всему, был крайне увлечен. При этом лицо его выражало нечто среднее между ужасом и удивлением.

— Что читаешь? — заинтриговавшись, поинтересовался Клим.

— Что-то странное, — медленно ответил Яша, не отрываясь от книги.

— А если подробнее?

— Не уверен, что смогу это правильно охарактеризовать, и тем более, что ты захочешь об этом знать, — ответил брат, пробежал глазами еще несколько строк, захлопнул книгу и положил на стол обложкой вниз.

— Почему это не захочу? — обиделся Клим. Что он — совсем дурак и ничего не понимает? Что там за трактат такой? Что за откровения? Он попытался по тихому умыкнуть книгу, но Яша проявил неожиданную прыть и прижал ее ладонью к столу.

— Поверь, ты не готов к этой стороне бытия, — все так же расплывчато пояснил он и кивнул на кастрюльку. — Есть будешь?

Клим решил не обижаться — стащит книгу в подходящий момент и спокойно посмотрит, из чего там брат делает великую тайну — и заглянул внутрь кастрюли, но опознать обнаруженное в ней месиво не смог, да и пахло горелым.

— Спасибо, хочу еще пожить, — отказался он.

— Нормальная каша, — насупился Яков. — Ну и голодай.

— А я не голодаю, мне Женька с утра уже сырников принесла, — похвастался Клим, — подкармливает меня.

— По-моему, она тебя прикармливает, — покачал головой Яша. — Ты поаккуратнее, а то сегодня ешь ее сырники, а завтра проснешься женатым…

— На ком? На Женьке что ли? — Клим хохотнул. — Не, брат, этого точно быть не может. Это ж Женька!

— И что, что Женька? — не понял брат. — Что ж она, не девушка что ли, что на ней жениться нельзя?

— Да в том-то и дело, — пожал плечами Клим. — Женька — это… Женька. Она ж… Даже не знаю… Ну, как друг, что ли… Ну… как пацан.

Он задумался над снизошедшим на него озарением, а Яков хмыкнул, снял кастрюльку с плиты, зачерпнул немного ложкой и языком попробовал, что получилось. Скривился.

— А я шел тебе сырников предложить, — признался Клим, сжалившись над ним. — Специально