Летящая на пламя - Лаура Кинсейл

Олимпия пристально смотрела на главаря, решая в уме непростую задачу. Она не стала оспаривать его слова, представлявшие собой жуткую смесь суеверий п мыслей Макиавелли, а только сказала:

— Тебе надо убедить капитана Фицхью в том, что произошла ошибка.

Салаидин кивнул.

— Скажи мне конкретно, что я должен сделать.

— Ну хорошо… Думаю, тебе следует притвориться испуганным и сказать, что вас предупредили о заходе в порт французского военного корабля под чужим флагом, который-де намеревался захватить город… а вы будто бы просто оборонялись…

— Кроме того, я вручу им богатые дары, — загорелся Салаидин, — мы пригласим их на берег и поведем офицеров во дворец. Мы будем унижаться перед ними и молить о прощении. Мы скажем, будто бы намеревались изгнать французов, а англичане, напротив, являются для нас всегда дорогими гостями, и да благословит Аллах час их прибытия к нашим берегам! — Араб покачал головой. — Жаль, что они не смогут в качестве дара от меня принять рабов. У меня есть великолепные белые невольники, датчане с брига, захваченного у берегов Занзибара, я бы ими, пожалуй, пожертвовал для такого случая!

— Ни в коем случае не предлагай им рабов, — строго предупредила его Олимпия.

— Не буду. Я же все прекрасно понимаю. Их совершенно не интересуют рабы. — Он хитро улыбнулся ей. — Вот султан Махмуд, воображающий, что правит всей землей, — совсем другое дело. Он будет доволен, получив тебя, моя белая голубка.

Глава 23

Олимпию продали за пятнадцать тысяч золотых пиастров. Она узнала об этом от Шеридана, который обошелся турецкому паше вдвое дороже. Салаидин оказался не только пиратом, но и хитрым дельцом, умеющим хорошо сбыть свой товар. Он не стал продавать Олимпию и Шеридана местным мятежным, нищим арабам, а перевез их на своих одномачтовых суденышках в Джидду, где их купил работорговец, занимавшийся сбытом невольниц. Он переправил их с торговым караваном в Басру к одному персу, который надеялся выручить за них хорошие деньги, уговорив помощника калифа отвезти Олимпию и Шеридана в Багдад к великому султану.

События последних недель казались Олимпии странными. Она пыталась осознать сам факт того, что является предметом купли-продажи, словно породистая кобыла. Однако все происходило не так, как она себе это представляла. Более того, все казалось ей нереальным на фоне экзотических пейзажей, в непривычной обстановке восточной роскоши и пестроты, посреди жаркой пустыни. Олимпию окружали люди, одетые в разноцветные халаты и говорившие па непонятном ей языке.

Хотя она и Шеридан были живым товаром, с ними обращались по-царски. Они останавливались в богатых домах, занимая комнаты, окна которых выходили в тенистые сады; их перевозили на быстроногих белых сирийских верблюдах под охраной вооруженных всадников — бедуинских воинов. За них платили крупные суммы кочевым племенам, контролировавшим караванные пути в пустыне и нещадно грабившим путешественников.

Однако никакая стража, никакие охранники в мире не могли защитить от самой пустыни. Днем стояла жуткая жара, и люди изнывали от зноя в шатрах, делая переходы только в ночное время, когда становилось страшно холодно. Олимпия постоянно испытывала жажду, но даже вода, которую она пила, пахла верблюжьей шерстью.

Их пища состояла из риса, заправленного прогорклым маслом, и верблюжьего мяса, обжаренного в жире. Готовили служанки, абиссинские девушки с вечно грязными руками.

Шатер Олимпии был ярко-зеленого цвета с позолоченным полумесяцем на шпиле. В дороге она сидела на закрытых алых носилках с медными ручками, которые были укреплены на двух верблюдах. Носилки покачивались во время движения, будто палуба «Терьера».

Олимпия как-то пожаловалась Шеридану на неудобства. Его приводили к ней в шатер каждое утро, когда караван останавливался на отдых после ночного перехода. Охранники Шеридана, бдительно следившие за ним, доводили его до входа в шатер Олимпии и здесь, низко кланяясь, уходили к себе. Шеридан стал за это время очень неразговорчивым, но он заметил как-то, что чувствует себя неплохо в роли сумасшедшего, к словам которого прислушиваются, словно к оракулу. Олимпия и сама ощущала, как растет суеверный ужас окружающих и с каким благоговением они относятся к Шеридану. Точно так же, как обычно рождаются слухи в какой-нибудь английской деревне, слава Шеридана, отважного воина и пророка, становилась все более громкой среди арабов, слух о нем передавался из уст в уста, обрастая новыми подробностями.

В ответ на жалобы Олимпии по поводу неудобных носилок, в которых ее сильно укачивало, Шеридан коротко сказал:

— Тогда сойди с них и сядь верхом на верблюда.

Олимпия просто хотела завязать с ним разговор. Шеридан вновь отгородился от нес непроницаемой стеной и говорил очень мало, хотя с арабами охотно болтал на их родном языке и даже смеялся.

— Но мне это вряд ли разрешат, как ты думаешь? — спросила Олимпия. Она сидела на мягком диване, поджав под себя ноги и задумчиво теребя шаровары из темного шелка, которые ее заставили надеть вместе с легкой рубахой навыпуск. За месяцы, проведенные на борту «Терьера», Олимпия вновь располнела, несмотря на все усилия Френсиса. — Ведь женщины, по местным законам, не должны показываться на людях.

— Женщины, требующие к себе уважения. Я уверен, что ты предпочла бы, чтобы тебя исключили из их числа.

— Спасибо за откровенность, — промолвила она, поднося к губам чашку с чаем, которую подала служанка, и стараясь скрыть обиду, охватившую ее от столь жестоких слов.

Установилась гнетущая тишина. Шеридан наконец не выдержал и, устало вздохнув, сказал:

— Я не то имел в виду, что ты подумала.

Олимпия закусила губу, не сводя глаз с чашки чая. Теперь они были словно чужие друг другу люди. Шеридан приходил и ложился спать, не дотронувшись до нее. Он даже не заговаривал с Олимпией, если она сама первая не задавала ему вопросов. Это было просто невыносимо. Они не имели права друг на друга в этой чужой стране. Олимпии хотелось снова быть вместе с Шериданом, жить с ним в дружбе и любви так, как они жили на острове. Но она знала, что это невозможно, что при первой же попытке сблизиться Шеридан оттолкнет ее от себя.

Он был так нужен ей сейчас. У нее на языке вертелось множество вопросов, невысказанных страхов, опасений и сомнений. «Какая опасность нам грозит? О чем ты все время думаешь? Что ты чувствуешь? Почему ты отдалился от меня? Может быть, ты меня ненавидишь? Или все еще любишь?» Но Олимпия не отваживалась заговорить обо всем этом с Шериданом. О, если бы она была Джулией!

— Я имел в виду, — внезапно снова заговорил Шеридан, — что как ты будешь вести себя, так они и будут относиться к тебе. Если хочешь ехать верхом, пожалуйста, садись и поезжай. — Шеридан криво усмехнулся и, взяв чубук, который служанка зажгла для него, начал выпускать струйки ароматного дыма. — Браваду здесь высоко ценят.