Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

сожжённой главы ясна, и она не могла быть одобрена политическим режимом России 1830-х годов, ибо:

— Пушкин резко отрицательно отзывался о самодержавии и самодержцах;

— отвергал исторические заслуги Александра I, возведённого Николаем I в сан Благословенного;

— упоминал о революциях начала 1820-х годов в Европе;

— в художественной форме воспроизвёл историю движения декабристов с упоминанием о некоторых из них, что в николаевской России было строго запрещено.

Словом, руководствуясь чувствами, поэт выплеснул на страницы рукописи те истины, за которые сам мог угодить в Сибирь. И только мысль о возможном браке с прекраснейшей Натали удержала его от очередной опрометчивости. Поистине: хочешь знать истину, ищи женщину.

«Когда ж твой ум он поражает?»

Французский император Наполеон, конечно, не был другом великого русского поэта, но интересовал его всю жизнь. Его деяния Пушкин оценивал на разных этапах жизни, сравнивая с успехами и неудачами Александра I. Эти государи дали поэту десяток тем для создания замечательных художественных произведений. Генерал-майор И. Т. Рожнецкий прослужил почти всю первую половину XIX столетия, был автором «Походных записок артиллериста», то есть войну знал. О главном противнике России говорил:

— Наполеон был гением войны и политики, гению подражали, а врага ненавидели.

Именно в первом качестве воспринимал Пушкин поверженного исполина после его кончины; и не случайно одно из его стихотворений, посвящённых Наполеону, называется «Герой». Оно было написано в Болдине, где поэт осенью 1830 года пережидал карантин, введённый в связи с эпидемией холеры. В начале ноября 1830 года Александр Сергеевич извещал издателя «Московского вестника» М. П. Погодина: «Посылаю вам из моего Пафмоса[110] Апокалипсическую песнь. Напечатайте, где хотите, хоть в „Ведомостях“ — но прошу вас и требую именем нашей дружбы не объявлять никому моего имени. Если московская цензура не пропустит её, то перешлите Дельвигу, но также без моего имени и не моей рукой переписанную» (10, 314–315).

Стихотворение «Герой» написано в форме диалога поэта и его друга. Последний задаёт вопрос о славе и её наиболее ярком воплощении в представителе рода человеческого:

Да, слава в прихотях вольна.

Как огненный язык, она

По избранным главам летает,

С одной сегодня исчезает

И на другой уже видна.

За новизной бежать смиренно

Народ бессмысленный привык;

Но нам уж то чело священно,

Над коим вспыхнул сей язык.

На троне, на кровавом поле,

Меж граждан на чреде иной

Из сих избранных кто всех боле

Твоею властвует душой? (3, 198)

Для поэта ответ самоочевиден, и он не колеблясь говорит:

Всё он, всё он — пришлец сей бранный,

Пред кем смирялися цари,

Сей ратник, вольностью венчанный,

Исчезнувший, как тень зари.

Друг не удивлён выбором поэта, но уточняет: в каком эпизоде своей необычной карьеры больше всего привлекает его Наполеон?

Когда ж твой ум он поражает

Своею чудною звездой?

Тогда ль, как с Альпов он взирает

На дно Италии святой;

Тогда ли, как хватает знамя

Иль жезл диктаторский; тогда ль,

Как водит и кругом и вдаль

Войны стремительное пламя,

И пролетает ряд побед

Над ним одна другой вослед;

Тогда ль, как рать героя плещет

Перед громадой пирамид,

Иль как Москва пустынно блещет,

Его приемля, — и молчит?

Вопросы друга поэта охватывают почти все годы военной и политической карьеры Наполеона, начиная со знаменитой итальянской кампании 1795–1796 годов. Тогда небольшая республиканская армия, состоявшая из полуголодных оборванцев, наголову разгромила отборные войска Священной Римской империи, как называлась Австрия с присоединёнными к ней территориями. В этой войне молодой генерал не раз рисковал своей жизнью, бросаясь во главе войск прямо на неприятельские орудия. Эпизод со знаменем произошёл в сражении при Арколе. После Италии Наполеон воевал в Египте и совершил поход в Сирию. В первом серьёзном сражении, вдохновляя свою небольшую армию, Наполеон говорил:

— Солдаты, сорок веков смотрят на вас сегодня с высоты этих пирамид!

В ноябре 1799 года победоносный генерал стал первым консулом Французской республики, а через пять лет — императором. К этим событиям относится упоминание Пушкина о жезле диктатора. На это надо заметить, что формально вопрос о провозглашении империи решался по результатам плебисцита (всенародного голосования).

Конечно, не случайно Москва упомянута в стихотворении именно в день вступления в неё Великой армии. Неприятель входил в старую столицу России с музыкой и барабанным боем. Полковые оркестры играли марши, часто звучала «Марсельеза», которая призывала:

О, дети родины, вперёд!

Настал день нашей славы;

На нас тиранов рать идёт,

Поднявши стяг кровавый!

Вам слышны ли среди полей

Солдат свирепых эти крики?

Они сулят, зловеще дики,

Убийства женщин и детей.

Безусловно, многие солдаты и офицеры знали слова революционного гимна, звавшего когда-то французов на защиту республики. А кого они пришли защищать в Москву? Кто угрожает им? Их семьям? Кто несёт им рабство? Несмотря на торжественность момента, настроение в рядах победителей было напряжённым. Граф Сегюр вспоминал:

— Ни один москвич не показывался, ни одной струйки дыма не поднималось из труб домов, ни малейшего шума не доносилось из этого обширного и многолюдного города. Казалось, как будто 300 тысяч жителей точно по волшебству были поражены немой неподвижностью. Это было молчание пустыни!

Тревожное состояние покорителей Европы передаёт офицер Цезарь де Ложье: «Молча, в порядке, проходим мы по длинным пустынным улицам; глухим эхом отдаётся барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться спокойными, но на душе у нас неспокойно: нам кажется, что должно случиться что-то необыкновенное. Москва представляется нам огромным трупом; это царство молчания, сказочный город, где все здания воздвигнуты как бы чарами нас одних. Мы нигде не видим ни одного русского и ни одного французского солдата. Страх наш вырастает с каждым шагом: он доходит до высшей точки, когда мы видим вдали, над центром города, густой столб дыма».

…На картину жизни завоевателя, нарисованную другом, поэт ответил полным отрицанием:

Нет, не у счастия на лоне

Его я вижу, не в бою.

Не зятем кесаря на троне,

Не там, где на скалу свою

Сев, мучим казнию покоя,

Осмеян прозвищем героя,

Он угасает недвижим,

Плащом закрывшись боевым;

Не та картина предо мною.

То есть