Каменная баба - Семен Бронин

-Вот билет,- сказала она, входя к нему на второй день: он, в конспиративных целях, не выходил из заточения, а она попадала сюда через внутреннюю дверь из коридора, которая всеми считалась заколоченной, а на деле запиралась изнутри.- На послезавтра.

-Счетчик включили? Я еще подумаю, ехать или нет... Хоть не на сегодня.

-Не я брала, а Иван Александрыч...- и не удержалась, съязвила:- Скрипя зубами отдавал. Будто сам платил. Может, и платил - не знаю.

-Пирогов? Я у него как кость в горле. Почему?

-Не знаю. Как ты ночевал тут?

-Плохо, конечно. Без тебя... Пол-"Наполеона" за ночь вылакал. Голова с утра как чугунная. О чем они, французы, думают?

-У них не те дозы, наверно?

-Какие там дозы? Водки полбутылки выпьешь - хоть бы хны, а это?! Давай раздевайся скорей. А то чем не надо заниматься начну! На твое мысленное изображение.

-Зачем - мысленное? Когда я тут?

-Потому что мысленное еще соблазнительнее. Я в тебя влюбился. Опять домой пойдешь?..

Она не осталась в первую ночь: посчитала неловким в день похорон - но в этот раз уже определенно предупредила хозяйку, что не будет ночевать дома.

-Нет. Сказала, что дежурю.

Он глянул подозрительно:

-У кого ты все отпрашиваешься?

-У хозяйки. А что?

Он не знал, к чему придраться, надумал:

- Может, ты вообще замужем?

-За кем?- опешила она.

-А черт тебя знает за кем... Может, за Кузьмой Андреичем? Он с тебя глаз не сводил на похоронах.

-Нашел место.

-Для любви всякое место свято. И на груди и на пузе...- и начал снимать с нее лишнее: ловко и бережно - как игрушки и украшения с отслужившей срок новогодней елки.

-Погоди...- неловко высвободилась она.- Дай платье повешу. На работу завтра. Мятой идти нельзя.

-Сама - все сама! Всю работу одна сделать хочешь. Влюбиться - и то не дашь самостоятельно.

-С чего ты взял, что влюбился? - спросила она и вспомнила:- Ночью света не жги. Сегодня на пятиминутке вопрос задали. Пирогов сказал, что разберется.

-Впотьмах этим делом заниматься? Никогда в жизни!.. Почему влюбился?

-Да. Про свет потом поговорим.

-И говорить не будем. Скажешь, что у предохранителя свечи перегорели работать перестал.

-Что?

-Или еще что-нибудь - техническое... А на счет этого - все симптомы налицо.

-Какие?

-Только о тебе и думаю, раз. Куда себя деть не знаю, на стенку лезу, два. Диван одним местом своротить могу, как Мишка говорит, три. Казанова - и тот на ум нейдет, четыре... Хватит? Учебник писать можно.

-Ну и симптомы...- Она покачала головой.- Физические какие-то.

-А тебе какие нужны?

-Что-нибудь потоньше. Поделикатнее...- и невольно посмотрела на него, лежащего во весь рост при дневном свете: тоже начала заглядываться и забирать его в голову.- Почитай Казанову лучше.

-Думаешь, он сентиментальнее?.. Давай. Что читать?

-Наугад.

-Где позачитаннее? Хитрая какая... Ладно, слушай...- Он раскрыл драгоценный томик.- Встреча с Гедвигой и Еленой... "Беседка была вся сплошь уставлена вазами и украшена прекрасными гравюрами, но самым ценным в ней был широкий поместительный диван, предназначенный для отдыха гостей и для их развлечения. Сидя на нем с обеими красавицами и расточая им комплименты, сопровождаемые ласками и прикосновениями, я сказал им наконец, что хотел бы показать им то, чего они никогда в жизни не видели..."

-Что? - наивно спросила она, потому что он для большего впечатления прервал чтение, но тут же поняла свою оплошность, подосадовала:- Мюнхаузен какой-то! Одной ему мало?.. Не ожидала я от него такого.

-От Казановы? Или от станка печатного?

Она не стала говорить: видно, от того и другого сразу - припомнила только:

-Вечно я на эту любовь втроем ловлюсь. Впросак попадаю.

-Не понятно, зачем?

-Нет. Не надо читать больше.

-Не надо так не надо. Мне самому неинтересно... Заперла меня здесь. Нарочно, чтоб в себя влюбить. Заточила в камеру-одиночку. Тут и в пролетную ворону влюбишься - не то что в женщину.

-Я - ворона?

-Ты?! Какая ж ты ворона? Это так, к слову. Ты у меня нежная голубка, прекраснейшая из пигалиц.

-А это еще что?

-Думаешь, я знаю? Пришло в голову и сказалось само собою.

Она глянула свысока:

-Поэтом, гляжу, стал? От тебя чего только не узнаешь...- и прислушалась:- Подошел кто-то к двери...

-К внутренней? Она на задвижке.

-Все равно... Приятного мало...- В тишине, их окружавшей, было много неприметных больничных шумов, которые она, прожив здесь три с лишним месяца, научилась различать по звуку. Над ними ходили люди: с утра врачи, после обеда чаще - медсестры; ночами слышалось нечто вовсе не подлежащее передаче и оглашению; сбоку стрекотала машинка и в промежутках между ее дробью шепталась с кем-то Анфиса, считавшая, что защищена от подслушивания, хотя смежная деревянная дверь вела себя, скорее, как дека скрипки, чем звукоизолирующая перегородка.- Пирогов наверно. Больше некому...

-Командор?..- Она говорила вполголоса, он же не стеснялся повышать голос, чему она на этот раз не воспрепятствовала.

-Ну?.. Вечером придет смотреть, выключен свет или оставили горящим...-В последнее время она решительно перестала жаловать Ивана Александровича.- В собственную ловушку попал...

-Черт с ним! Он меня с первого дня невзлюбил... Со взаимностью вас, Иван Александрыч!..

-Тише ты!..- испугалась она все-таки, но Командор, в гневе и досаде, уже отходил от двери - громче и явственнее, чем к ней приближался...

-Пусть катится. Расскажи, что на воле делается.

-В Тарасовке коров забрали. Борются с ящуром...- и рассказала, что знала об изъятии скота: и до нее известия об этой операции дошли не сразу, достигли не прямым путем, а окольными, наушническими.

-И у Торцовых взяли?- спросил он.

-Наверно.- Она же не знала, что тот увел свою в партизанки.

-Что теперь дети будут пить?.. Жаль. Хоть они и убить меня хотели.

-Слушай их больше!- Она поглядела неприветливо и внушительно.- Они что угодно на мужиков свалят. Старая песня.

-А кому я понадобился?

-Мало ли...- Она поглядела так, будто знала, но не могла утверждать за недоказанностью.- Может, для кого-то свидетель нежелательный. Москвич... Из области наверно посоветовали. Наши бы не додумались: не их это ума дело...-Она повернулась к Алексею, прикрыла и подперла грудь простынею. Ему казалось, что она делает это из кокетства, а она стеснялась опавших грудей, считая, что у красивых женщин они должны быть выше.- Сорокин, наверно, привез. Я видела, как они с Иваном Александрычем переговаривались. Тоже необычный вид был. Как хозяйка говорит, у твоих гостей... Их ведь так и не опознали?

-Нет... Это ж до похорон было?

-Ну и что?- спокойно возразила она.- Такие дела в один день не делаются. Сначала уговорились, потом обсудили... Я это почувствовала, когда Иван Александрыч про совещание у первого секретаря рассказал. Связал одно с другим... А насчет твоих гостей, то здесь все друг друга знают. Или видели. Город маленький. Незнакомых и необычных нету.

-И зачем они, по-твоему, пришли?

-Откуда мне знать?.. Напугать хотели. Мужиками прикинуться...

Он поглядел на нее новыми глазами.

-Ты, вижу, тоже - следопыт тот еще?

-А как иначе. Не лес, но все-таки.

Он покачал головой, усомнился:

-Сорокин - это тот, что к нам на похоронах подходил и Марье Федоровне кланялся?

-Он.

-Приличный же мужик?

-Именно поэтому. Никому из них верить нельзя. А приличным в особенности: они самые коварные.

Алексей задержал на ней любопытный взгляд.

-Ты, как Иван Герасимыч, заговорила. Хуже даже.

Она вспыхнула:

-А как еще говорить?.. Что они в Тарасовке сделали? Не предупредили никого, ничего никому не объяснили, ворвались в дома, во дворы, коров за рога вывели, в загон их загнали - они всю ночь мычали, бедные! Никому даже в голову не пришло подоить их!

-А потом?

-Потом отвезли куда-то. На бойню, наверно...- и опять глянула неодобрительно.- А ты иначе думаешь? Поэтому ты в Москву едешь, а я здесь остаюсь.

-Может, я не поеду никуда?

-Поедешь. И давай не будем об этом, ладно?.. А то за здравие начали за упокой кончим... Что ты делаешь?!.

-Хочу тебе один фокус показать...

-Совсем с ума сошел!! Никогда больше не делай этого!.. Потом целоваться полезешь?!. Ненормальный!..

На третью ночь у нее у самой начали шалить и сдавать нервы. Алексей же сделался как невменяемый. Правда, причиной тому был и французский император тоже...

-Что ел сегодня?- спросила она, придя к нему после работы.- Я тебе принесла кой-чего. Пообедай...- и выставила на стол складные судочки, в которых где-то носят еще скромные порционные обеды.

-Откуда взяла?.. Класс какой! Горячие?

-Нет,- извинилась она.- Ждала, когда Анфиса уйдет и дверь за собой запрет... Странно на меня поглядывает.

-А ты кричи больше... Сойдет...- и стал есть: аппетита он, в отличие от нее, не лишился.- Ты какая-то осунувшаяся... Ходишь каждый день, как в тюрьму на свидание...

Ей это сказали уже сотрудницы, сразу подметившие в ней нечто несвежее и помятое: не в одежде, как она боялась, а в самой осанке и в физиономии. Но никто, кроме, может быть, Анфисы, ни о чем не догадывался: она и судочки умудрилась вынести незамеченной - растворилась с ними в коридорах больничного здания.