Прожитое и пережитое. Родинка - Лу Андреас-Саломе

так: ради этого сына…»

Евдоксия говорила, словно стихи декламировала, стараясь ничего не забыть, не упустить чего-то более существен него, чем просто смысл слов, — ритма души, рифмы с Богом Она продолжала до тех пор, пока не стала путаться в словах.

По деревянной крыше стучал дождь.

Князь встал. Его лицо стало совершенно непроницаемым.

— Если мы все же решили уехать, то нам надо очень торопиться, Евдоксия, — промолвил он, — иначе я просто унесу тебя отсюда на своей спине.

По его спокойному тону она, видимо, поняла, что он настроен гораздо решительнее, чем до этого. Евдоксия вскочила, она была вне себя. Глаза ее сверкали так, будто в них пылал и искрился весь ее внутренний огонь. Она громко крикнула:

— Святослав! Побей меня! Прогони от себя! Но позволь остаться здесь!.. Она же о брате молится!.. О самом дорогом… о самом близком мне человеке!

Он смотрел на нее молча.

— Самый близкий, самый дорогой… Он тебе ближе и дороже законного супруга, Евдоксия?

— Но разве же брат не… ты только послушай, Марго, о, не уходи, прошу тебя!.. Разве же брат не ближе, чем муж… или, по крайней мере, не так же близок? Скажи ему — разве у вас за границей все по-другому? — неуверенно спросила она и беспомощно умолкла. — Мы ведь и венчались вместе — он и мы с тобой… меня повенчали с тобой, это так, но только потому, что он уже был мой с самого начала, только поэтому!.. Потому что он стал мне близок гораздо раньше тебя… перед самим Богом и без всякого обряда… — Она явно смутилась, не умея лучше обосновать свою мысль. Наконец ей пришел в голову лучший довод. — Сам Виталий вручил меня тебе.

— Не совсем, мне кажется.

Скрестив на груди руки, Святослав стоял у небольшого изгиба перил, совсем близко от Евдоксии, но с таким видом, будто их разделяли моря и горы.

Евдоксия бесшумно подошла к нему в своих мягких стоптанных домашних туфлях:

— Совсем, Святослав, совсем! — сказала она с бесконечной нежностью в голосе и вдруг задорно взглянула на него такими сияющими, еще мокрыми от слез глазами, что осветилось все ее личико — за исключением темных упрямцев: низкой и мрачной линии бровей. — Почему же не совсем?! Когда мама не хотела выдавать меня, он настоял на этом… И я же все делаю ради твоих родных — принуждаю себя, затягиваюсь в корсет, если нельзя иначе… даже выхожу с тобой в свет, завожу туалеты. Почему же не «совсем»? Разве я не слушаюсь тебя во всем этом? Сам Виталий строго наказал мне слушаться мужа… Верные жены следуют за своими мужьями даже в Сибирь! — закончила она, готовая с восторгом последовать за мужем куда угодно.

Ее слова рассмешили его. Она испуганно умолкла.

— Весьма обязан!.. Теперь мне все ясно! — И не успела она опомниться, как Святослав вышел из павильончика.

— Святослав, я же люблю тебя! — громко крикнула она, далеко перегнувшись через перила. Бежать за ним она не решилась. — Святослав, я люблю тебя! — Она в отчаянии повернулась ко мне. — Весь парк это слышит и понимает. Не слышит только он!

Мне тоже надо было уходить. Я пошла вслед за ним, в том же направлении — к дому, словно боясь, что земля проглотит его, если я этому не помешаю.

Моросил мелкий дождь.

Когда я, пряча свои записки от дождевых капель, подошла к дому, то увидела стоявшую в проеме дверей Татьяну. Просто удивительно, сколько времени она может простоять в дверях, сперва направляясь куда-нибудь, а потом застыв в таком положении.

Она показала пальцем на березовую аллею.

— Он идет, сам не зная куда! — сказала она, имея в виду Святослава, скрывшегося за деревьями. — Да еще под дождем! Ах, Марго, ты тоже бежишь? Все куда-то бегут. Ну и денек! Кто разбегается, а кто запирается! Виталия никогда не бывает дома… мальчики в расстроенных чувствах… что тут прикажешь делать? — беспомощно спросила она и скрестила на животе свои сильные, белые материнские руки. На ней была красная домашняя блуза в белый горошек. Мясистый подбородок на ее цветущем лице в черной рамке гладко причесанных волос малодушно отвис.

Со стоявшего совсем рядом кресла-качалки донесся смех Ксении. Я хотела прошмыгнуть мимо, но она схватила меня за платье и не отпускала. Хочешь не хочешь, а пришлось подсесть к ней. Татьяна продолжала жаловаться:

— Ах, Ксения, как ты можешь смеяться! Все разбегаются кто куда, дети ссорятся, и такая тоска в доме. Такая тоска, Ксения! Почему все заняты только собой?

— Татьяна, милая, не сбиваться же всем в кучу! — безмятежно проговорила Ксения. Растянувшись в кресле, она пребывала в отличном настроении и глубоком покое. — Разве в мире мало места для всех?.. Только сено сгребают в кучу — каждая живая травинка растет сама по себе.

Немного утешившись, Татьяна попыталась присесть на единственную ступеньку, которая вела к входной двери. При этом она поджала под себя скрещенные под юбкой ноги, как какой-нибудь турок, хотя знала, что вставать придется с мучительным трудом.

— Да, бывает, люди избегают друг друга, это отрадное чувство! — согласилась она. — Например, влюбленные. Они робко сторонятся друг друга, обычно это бывает еще до того, как они начинают целоваться. Тебе это знакомо? О, это было блаженное время, когда Димитрий вот так избегал меня! Но уже посвящал мне стихи, в которых он целовал меня, — задумчиво сказала Татьяна.

— Сидя почти в траве в своей блузе в белый горошек, ты сияешь, как большой мухомор! — некстати заметила Ксения, очевидно испугавшись, что Татьяна начнет читать стихи. — Избегать друг друга перед поцелуем — нет, мне это не знакомо, — ответила она, помедлив. — А тебе, Марго? Когда Виталий хотел меня, он меня не избегал. Да, мне кажется, это и ни к чему. Я, во всяком случае, его не избегала… — Ксения умолкла.

Только через некоторое время она продолжила с улыбкой:

— Он был прав, когда взял меня. Он умел это лучше, чем я. И правильно сделал. Я ему благодарна. Мне кажется, так уж устроена женщина: чтобы стать царицей, ей надо покориться. Странно. Мне об этом не говорили. — Улыбка ее стала очень нежной, во взгляде появилась спокойная глубина. — Теперь я царица. Но мое царство еще во мне… Ах, какое царство и какое сокровище!

Татьяна смотрела на нее с невыразимым спокойствием. Все, казалось, шло как надо. Она тоже ощутила в себе уверенность.

— Разумеется, лучше, когда доверяешь! — согласилась она. — Но когда дела плохи, что тут поделаешь? Ничего нельзя поделать. Когда у мужика сгорает изба,