Культура Возрождения в Италии - Якоб Буркхардт

— далеко не единственный в этом роде. Насмешки и издевательства над нищенствующими монахами встречаются в массовом порядке и пронизывают всю литературу[911]. Почти не приходится сомневаться в том, что в недолгом времени Возрождение бы с этими орденами разделалось, не случись немецкая Реформация, а за ней — Контрреформация. Их с большим трудом спасли их популярные проповедники и их святые. Ведь дело стояло лишь за тем, чтобы в нужный момент договориться с таким папой, который презирал нищенствующие ордена, например, со Львом X. Если дух времени находил их исключительно комическими или же отвратительными, то и церкви они были только в тягость. И кто знает, что должно было бы произойти с самим папством, когда бы Реформация его не спасла.

Властные полномочия, которыми пользовался отец-инквизитор доминиканского монастыря в отношении соответствующего города, были к концу XV в. все еще достаточно велики, чтобы доставлять беспокойство образованным людям и вызывать их возмущение, однако невозможно было дальше насилием принуждать людей к постоянному страху и преданности[912]. Просто, как это было раньше, наказывать людей за образ мыслей (с. 189 сл.) более было невозможно, а уж по поводу ошибочного учения тому, кто нисколько не сдерживался в высказываниях по поводу всего клира как такового, защититься ничего не стоило. Если только поддержки не оказывала мощная партия (как в случае Савонаролы) или не должно было быть наказано злое волшебство (как это часто имело место в городах Верхней Италии), в конце XV и начале XVI в. дело редко доходило до костра. В большинстве случаев, как представляется, инквизиторы довольствовались в высшей степени поверхностным отречением, в других же случаях бывало и так, что приговоренного забирали у них из рук уже по дороге на место казни. В 1452 г. в Болонье священник Никколо да Верона был как некромант, заклинатель дьявола и осквернитель причастия уже лишен сана на деревянном помосте перед собором Сан Доменико и теперь должен был быть отведен к костру на площади, когда по дороге его освободила толпа людей, посланная иоаннитом Акиле Малвецци, известным приятелем еретиков и растлителем монахинь. Легат (кардинал Виссарион) смог впоследствии задержать лишь одного из этих людей, который был повешен; Малвецци же продолжал преспокойно жить дальше[913].

Замечательно то, что высшие ордена, т. е. бенедиктинцы с их ответвлениями, несмотря на большее их богатство и благополучное существование, вызывали у всех куда меньшее отвращение, чем ордена нищенствующие: из десяти новелл, в которых говорится о frati, лишь в одной в качестве предмета и жертвы избирается monaco. Немаловажным обстоятельством, шедшим этим орденам на пользу, было то, что они были старше, основаны без полицейских целей и не вмешивались в частную жизнь людей. Среди них встречались благочестивые, ученые и одаренные духовно люди, однако один из них, Фиренцуола[914], описывает среднего монаха следующим образом: «Эти упитанные, в широких рясах люди проводят свою жизнь не в том, чтобы шататься босиком и молиться, нет, они сидят, обутые в изящные кордуановые туфли в красивых кельях, отделанных кипарисовыми панелями, сложив руки на животе. А когда им приходится потрудиться — оторваться от сидения, они с большим удобством едут на вьючных животных и сытых лошадках — все равно как бы для моциона. Они не слишком-то изнуряют свой дух изучением многих книг, опасаясь, как бы знание не внушило им вместо монашеской простоты люциферовскую надменность».

Всякий имеющий представление о литературе этого времени признает, что здесь нами было сообщено лишь самое необходимое для понимания предмета[915]. То, что такая репутация мирского клира и монахов в глазах огромного числа людей должна была потрясти веру в священное как таковое, представляется самоочевидным.

Какие ужасные суждения приходится здесь услышать! Мы сообщим лишь кое-что из напечатанного совсем недавно и пока еще мало известного. Гвиччардини, летописец и на протяжении многих лет служащий у пап из рода Медичи, говорит (в 1529 г.) в своих афоризмах следующее[916]: «Нет человека, который бы питал большее отвращение к тщеславию, корыстолюбию и распутству священнослужителей, нежели то, которое испытываю я — как потому, что каждый из этих грехов достоин ненависти сам по себе, так и потому, что и каждый из них в отдельности, и все они вместе мало приличествуют людям, причисляющим себя к сословию, находящемуся в особой зависимости от Бога, и, наконец, потому еще, что все эти грехи находятся в таком противоречии друг с другом, что их соединение вместе возможно лишь во всецело извращенных личностях. И все же положение, занимаемое мной при многих папах, заставляет меня желать их величия — ради моей собственной выгоды. Но если бы не данное соображение, я любил бы Мартина Лютера как самого себя — не с тем, чтобы освободиться от законов, которые накладывает на нас христианство в том виде, как оно, вообще говоря, объясняется и понимается, но чтобы увидеть, как этой шайке мерзавцев (questa caterva di scelerati) будет указано на подобающее ей место, так чтобы они вынуждены были жить не греша либо лишились власти».

Кроме того, тот же самый Гвиччардини полагает[917], что мы пребываем в потемках в отношении всего сверхъестественного, что философы и теологи произносят относительно всего этого одни только глупости, что чудеса происходят во всех религиях, что они не являются каким-то особым свидетельством в пользу какой-либо из них, а в конечном итоге сводятся к еще непознанным природным явлениям. Такое явление, как вера, способная сдвигать с места горы, которая обнаруживалась тогда у сторонников Савонаролы, он отмечает как нечто любопытное, хотя и не сопровождает едким замечанием.

Однако перед лицом таких настроений клир и монашество обладали также и немалым преимуществом — тем, что к ним все привыкли и что их существование соприкасалось и переплеталось с существованием каждого человека. Это — преимущество, которым издавна обладают в мире все древние и наделенные властью учреждения. У всякого был родственник в сутане священника или в монашеской рясе, определенные надежды на протекцию или будущий доход из церковных средств, а в самом сердце Италии обреталась римская курия, которая иной раз делала своих людей по-настоящему богатыми. Однако следует подчеркнуть еще и еще раз, что все это нисколько не накладывало ограничений на языки и перья. Авторы кощунственных сатир — по большей части сами монахи, бенефициарии и пр. Поджо, написавший «Фацетии», был клириком, Франческо Берни имел каноникат, Теофило Фоленго был бенедиктинцем[918], Маттео Банделло, высмеивавший собственный орден, был доминиканцем и даже внуком генерала этого ордена. Что ими двигало —