Исход - Игорь Шенфельд

И тут Спартачок выскользнул из своего пальтишки на землю, увернулся от рук Алишера и побежал навстречу Ульяне. Алишер кинулся за ним, и тут грохнул выстрел. Спартак упал. Ульяна дико закричала, споткнулась и упала тоже, сбив колено до крови, но даже не почувствовав боли. Когда она вскочила снова, Спартак тоже уже поднимался, крича и плача — он, оказывается, просто упал, поскользнувшись, а отец стрелял в воздух, чтобы остановить Алишера. Ульяна видела, как отец настиг Алишера и ударил его кулаком в лицо. Сама Ульяна добежала до сына, схватила Спартака в охапку, стала ощупывать его, крови не было, все было цело, и она побежала с ребенком на руках обратно к «Виллису», чтобы спрятаться там. Спартачок все время кричал, и Ульяна, уже в машине, снова стала проверять все ли у него цело, потом сумасшедше целовала и успокаивала сына, отчего он раскричался еще громче…

А отец уже возвращался — с канистрой в руке: изъял запас бензина у беглецов. Те оставались у «Победы»: Алишер, сплевывая кровь, водитель, утирая вспотевший лоб.

Сначала заехали в гараж, и Рукавишников распорядился, чтобы Айдар поехал в степь и оттащил «Победу» до Саржала, чтоб эти гады не замерзли ночью, чего доброго: а в Саржале сами найдут где переночевать. После этого отвез дочь и внука к себе домой. Налил Ульяне водки, заставил выпить, Спартака искупали и уложили спать. Тот заснул сразу, но всю ночь вскрикивал во сне. Ульяна, несмотря на водку, долго не могла уснуть, а когда проснулась среди ночи, то пришла в ужас, что Спартака украли и стала кричать. Прибежал отец, стал успокаивать, подвел дочь к ребенку. Она успокоилась, потом снова не могла долго уснуть, и снова закричала, проснувшись. Так начались ее провалы в памяти. Потом, уже днем, если она не видела Спартака несколько минут, с ней снова повторялась эта паника. Про Аугуста она даже не вспоминала — забыла начисто. Рукавишников понял, что с дочерью происходит что-то не то, поехал за врачом в город. Тот приехал, посмотрел, поговорил с Ульяной, покачал головой: «Тут психиатрия нужна. Это психический шок». Отцу удалось — через райком партии — вызвать санитарный самолет, и Ульяну отправили в Павлодар, в психиатрическую лечебницу.

Это было страшное время для нее. Ей делали уколы, чтобы она все время спала, и чем чаще она засыпала, тем чаще просыпалась и пугалась, что украли ее ребенка. Тогда ее спешно кололи опять. Так бы ее и закололи до окончательного, необратимого сумасшествия, если бы из Москвы не приехал врач-гипнотизер, которому разрешили применить его методы в порядке эксперимента. Он-то и вылечил Ульяну за несколько минут. Для этого, правда, пришлось отцу привезти в больницу Спартака. Врач усыпил Ульяну, во сне показал ей еще раз как все было, потом Ульяна с помощью гипнотизера вспомнила, как они ехали домой из степи вместе с целым и невредимым Спартаком. После того, как она проснулась и увидела сына, то больше уже ничего не забывала. Поэтому через два дня ее выписали. Отец от радости предлагал врачу-гипнотизеру целого барана, уже освежеванного, или живого верблюженка, или даже своего козла «Виллиса». Гипнотизер обиделся и сказал, что живет в коммунальной квартире без балкона, и ни с какими козлами возиться не собирается. Но чемодан баранины взял и остался очень доволен. Всю обратную дорогу отец радостно восклицал, поглядывая на здоровую дочь: «Ну этож надо: «кекс-фекс-пекс» — и человек здоров! Это ж просто волшебник какой-то! Тайны мозга познал! А живет, представь себе, в коммунальной квартире без балкона! В Москве, оказывается, тоже много несправедливостей творится».

Вот такое страшное испытание пережила Ульяна. И, кстати, сказала она Аугусту: как только гипнотизер ее расколдовал, то она сразу же вспомнила про Аугуста, и отец тут же заверил ее, что муж ее вполне жив, но тоже сильно болел все это время от контузии и от светового ожога, а сейчас все еще находится пока в городе, на излечении… Лишь дома узнала Ульяна от свекрови, что Аугуста уже выписали из больницы и что он, полагая, что Ульяна его бросила, сначала хотел повеситься, но ему это не удалось, слава Богу, после чего его забрала к себе фельдшерица, хорошая женщина. Тогда Ульяна побежала по дороге к конторе, остановила Айдара, который куда-то ехал с кормами, и приказала ему гнать в город. Айдар с удовольствием погнал — прямо с кормами в кузове. Слово «гони» вообще было любимым приказом для Айдара: как только стрелка спидометра переходила цифру шестьдесят, он начинал петь. А петь он любил до упоения — громко и протяжно. Вот и помчались они с песнями в Семипалатинск. Адрес кривого домика сообщила Ульяне Амалия Петровна; сообщила, очень-очень тяжело вздохнув при этом почему-то.

Ульяна замолчала. Рассказ ее был завершен. Аугуст все еще сидел, обхватив голову ладонями. Все его нутро свелось в одну болевую точку — в точку вины, но вдруг, от внезапного озарения эта сжатая пружина начала распрямляться, расширяться, как Вселенная при новом рождении: До Аугуста дошло вдруг, что Ульяна остается с ним — уже осталась!; что все плохое позади, навсегда позади; что начинается для него, для них всех новая эра — та самая новая жизнь, в которую он уже разучился верить за четырнадцать — целых четырнадцать! — бессмысленно пролетевших лет. Теперь все будет по-другому. Указ! Ведь вышел Указ! Они свободны! Они реабилитированы! И Ульяна — с ним!: вот она, рядом — родная, любимая, единственная… Он вскинул голову, сияя глазами:

— Уля, Улюшка, милая, хорошая ты моя! Теперь все будет у нас по-другому, Уля! — сказал он ей, — я сильно виноват перед тобой, но теперь все будет по-другому: все изменилось, понимаешь?… — и он схватил ее за руки, счастливо смеясь, — Указ вышел, и ты вернулась!..

Ульяна увидела перед собой эти счастливые глаза и опять — как тогда на лугу — вычитала в них что-то свое, самое главное. Она согласно кивнула:

— Да, Аугуст, я верю тебе: теперь все будет по-другому. Теперь у нас все будет хорошо. По-настоящему хорошо: ты прав, так будет теперь…

— Да, так будет, — кивнул Аугуст. И это прозвучало как клятва.

Тот день действительно оказался поворотным в их жизни. Как с тем поршнем, который прошел нижнюю мертвую точку и двинулся вверх. Именно тот вечер, а не день свадьбы запомнился Аугусту как самый счастливый в жизни, именно от него начался отсчет дальнейших счастливых лет. И хотя бывали огорчения, и даже печали и горести потом, но все это происходило уже на счастливом и ровном поле жизни, раскатившемся на десятилетия вперед.

* * *

Но «Атомные» приключения жителей «Степного» взрывом водородной бомбы в ноябре 1955 года не завершились. Начался этап борьбы жителей за выживание: этап писем, жалоб, бегства из пограничных полигону сел. И самую яркую главу в летопись борьбы «Степного» с атомными испытаниями вписал не кто иной, как председатель колхоза Иван Иванович Рукавишников. После драмы с дочерью, председатель, ни на минуту не забывая о документах, показанных ему Алишером, всю свою энергию направил на установление истины о медицинских и экологических (тогда этого слова еще не знали: «природоразрушающих», — писал Рукавишников) последствиях атомных испытаний. В райкоме были очень недовольны этой его активностью, и посылали его куда подальше, ссылаясь на то, что все засекречено и никаких официальных данных не существует. Рукавишников продолжал писать, приводить собственную статистику о заболеваниях людей и скота в «Степном», фотографировал сорванные крыши и выбитые окна. У него начались серьезные конфликты с парторгом Авдеевым, который кричал то про революцию, то про контрреволюцию, то про патриотический вызов эпохи, то про собственную танковую атаку, после которой он остался без руки. При этом Авдеев был бледен до синевы и с каждым днем худел и чах все больше. «Ты бы пошел в больницу проверился, патриот! — говорил ему Рукавишников, — вместо того, чтобы со мной бороться! Ты что защищаешь? Уничтожение своих же людей? Я же не против испытаний: я за то, чтобы их перенесли подальше — в тундру куда-нибудь, или в тайгу, где людей нет поблизости».

— Я страну свою защищаю! — яростно спорил с ним Авдеев, — а ты за мелкошкурные интересы по принципу «своя рубашка ближе к телу» борешься. Тундру ему подайте! А сколько это стоить будет — в тундре испытания проводить, все туда доставлять — ты подумал? А тут — железная дорога рядом, все что надо…

— … Ага, и кролики…

— Какие еще кролики?

— Людские кролики, вот какие!

— Вражеские разговоры ведешь, Иван. Вражеские!

— А что один ребенок умер уже — это как, по-твоему?

— А кто доказал, что это он от испытаний умер? Белокровие и раньше бывало у людей. Английская королева вон, или французская тыщу лет назад от рака померла — в настенном календаре написано. Тоже атомной бомбе пришьешь? Прекращай, Иван, немедленно прекращай все эти свои запросы по инстанциям: не лей воду на мельницу врагов наших. Мы с тобой должны быть главными патриотами здесь, другим пример патриотизма подавать, а не расшатывать моральную обстановку настроений. Твоя задача — обеспечивать план сдачи сельхозпродукции, для этого ты здесь, а не для того, чтобы народную бузу заваривать. За это знаешь что тебе может быть? И я тебя не поддержу в райкоме по этому вопросу: знай это наперед!