М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание - Михаил Садовяну

— А я думала, что ты увлекаешься только сельским хозяйством. Теперь вижу, что я ошибалась.

— Ты мое истинное увлечение со дня нашей встречи, — улыбнулся Григоре. — Наверно, я сам ошибался, когда думал по-иному.

Недели через две после их возвращения в Бухарест их снова посетил Платамону. Надина не сразу согласилась его принять. Коль скоро Григоре сам предложил ей помощь, у нее уже не было нужды прибегать к услугам арендатора, тем более что Гогу не торопил ее с возвратом денег, которые она ему задолжала за границей.

Платамону начал с того, что объяснил, почему он приехал в столицу: сыну надо уладить свои дела в университете, и он решил проводить его, надеясь заодно рассеять тучи прискорбных разногласий, возникших между ним и Надиной. Дела сына устроились быстро, и Аристиде возвращается домой, где сможет лучше готовиться к экзаменам, которые твердо намеревается сдать после рождества. Таким образом, у него, Платамону, осталось свободное время, он, правда, забегался, но все-таки сколотил половину суммы весеннего взноса за аренду и принес барыне, чтобы доказать, что ради нее он способен совершить даже невозможное. Он просит лишь о небольшой милости и уверен, что, принимая во внимание его преданность, ему не откажут. Естественно, речь снова идет о поместье Бабароаге. Недавно барыня сама сказала ему, что не предполагает продавать поместье. Однако, так как слухи не затихают (от крестьян он узнал, будто эту землю намеревается приобрести старый барин), он, Платамону, тоже осмеливается напомнить о своем желании купить поместье. Поэтому он просит барыню, чтобы, принимая аванс за аренду будущего года, она считала бы эту сумму задатком за имение, если, конечно, его предложение окажется наиболее выгодным и будет принято. Для барыни это ни к чему не обязывающая формальность, но для него, Платамону, — некоторое, хоть и туманное, обеспечение, ценное главным образом как доказательство ее доверия и признания его давних услуг.

Надина не перебивала Платамону. Для нее важно было лишь то, что он принес деньги. Еще от отца она усвоила, что от денег никогда не следует отказываться. Что же касается милости, которую Платамону у нее просит, то она, по существу, беспредметна, так как Надина даже не помышляет о продаже Бабароаги. Продавать поместье было бы еще скучнее, чем сдавать его в аренду. Ведь всевозможные нудные разговоры начались сразу, как только был пущен слух, будто она предполагает продать землю.

— И чего это вам всем взбрело в голову торговать моим поместьем? — спросила Надина. — Все знают, что я его продаю, приходят ко мне с разными предложениями, одна я ничего не знаю. А вам не кажется, что я тоже должна хоть что-то знать?.. Так вот, сударь мой, так как вы все-таки благоразумнее других, я вам категорически заявляю: я ничего не продаю и не собираюсь продавать! Поняли? Это окончательно и бесповоротно!

— Раз так, то моя незначительная просьба тем более не имеет для вас никакого значения!.. — подобострастно настаивал Платамону, подумав про себя, что у женщин ничего не бывает окончательным и бесповоротным — вчера она хотела продать землю, сегодня передумала, а завтра может снова вернуться к старой мысли.

— Пожалуй… — равнодушно согласилась Надина. — Хорошо. Как хотите. Только я сочла необходимым предупредить вас, чтобы вы потом не говорили, будто…

О сделке с арендатором она позже рассказала Григоре. Ей не хотелось скрывать от него подобные вещи, тем более что она получила значительную сумму и сможет брать у мужа меньше денег. Григоре, как всегда, повторил ей, что она полновластная хозяйка своих доходов и он не намерен вмешиваться в ее дела. Но, по его мнению, Надина не должна была давать Платамону даже платонического обещания. Зачем ей связывать себе руки?

Надина тут же пожалела, что рассказала все мужу. Все-таки Григоре ужасный педант. Он заметил ее недовольство и поспешил добавить:

— Возможно, я преувеличиваю… Главное, чтобы ты, Надина, не расстраивалась!.. Будь всегда веселой! Твоя улыбка — это моя жизнь.

3

— Эй, Кирилэ, ты читать умеешь? Нет? Жаль!.. А ну поди сюда, я тебе что-то покажу!

Говоря это, Платамону вытащил из туго набитого бумажника белый листок бумаги и победоносно помахал им перед глазами приказчика. Они находились в конторе поместья — маленькой комнатке, в которой стояли лишь сосновый стол и несколько табуреток.

— Видишь этот клочок бумаги, Кирилэ? Посмотри на него хорошенько. Как следует посмотри! — ликующе воскликнул арендатор. — Так вот! Это Бабароага! Вот так! Можешь рассказать это всем, чтобы люди не били понапрасну ноги и не ходили на барскую усадьбу.

— Дай вам бог владеть ей на здоровье! — уважительно пожелал Кирилэ.

— Дай бог, дай бог, — поблагодарил Платамону. — Я, Кирилэ, работал не покладая рук всю жизнь и вправе иметь на старости лет кусок земли. Ты сам видишь, что я и по ночам не знаю покоя, бегаю, из кожи вон лезу, не гнушаюсь сам подставить плечо вместе с вами, не чета другим господам-белоручкам, которые потягивают кофеек на веранде да живут на готовеньком. И все-таки я, видно, мешаю мужикам, и они стараются оттереть меня в сторону. А разве это справедливо, Кирилэ? Скажи сам, ты ведь человек разумный!

— Так ведь мужики не против вас поднялись, барин! — запротестовал приказчик. — Только что ж им делать — у них тоже нет земли, вот они и смотрят, как бы им для себя откупить поместье.

— Да пусть откупают, разве я против, — согласился Платамону, старательно складывая и пряча бумажку. — Пусть покупают, Кирилэ! Но зачем же они зарятся как раз на мое поместье?

Платамону давно ждал возможности отвести душу. Обращение крестьян к Надине он расценил как попытку конкурировать с ним и, следовательно, как проявление самой черной неблагодарности. На расписку, полученную от Надины, он не возлагал слишком больших надежд и пока решил использовать ее только для укрепления своего авторитета в глазах крестьян. Это утешение было ему необходимо в какой-то степени и из-за Аристиде. То, что сын предпочел вернуться домой вместо того, чтобы весело проводить время в Бухаресте, очень встревожило Платамону, и тревога его усугублялась оттого, что он не мог поделиться ею ни с кем, даже с собственной супругой, женщиной слабохарактерной и безвольной. Платамону опасался, что Аристиде завел роман с мужичкой и может испортить себе все будущее или натворить бог весть что. Аристиде никогда ничего не рассказывал отцу о своих амурных делах, а тот не хотел его расспрашивать, опасаясь чем-нибудь оскорбить. Но сердце Платамону тревожно ныло.

Кирилэ Пэуну сейчас не терпелось рассказать мужикам новость, услышанную от хозяина. Однако в будни он не мог отлучаться из Глигану. Только в воскресенье ему удалось выкроить свободный час и наведаться домой в Амару, чтобы заняться там своими делами и заодно излить душу. Он остановил телегу перед корчмой Бусуйока, где всегда после обедни собирались мужики, сам вылез, а жену и дочь отправил домой. На улице несколько горемык, укрываясь под стрехой корчмы, толковали, вздыхая, о своих бедах. Кирилэ поздоровался с ними и вошел внутрь. Там Лука Талабэ пререкался со старостой. Их молча слушали другие крестьяне, скучившиеся вокруг спорщиков. Заметив Кирилэ, Лука весело воскликнул, словно тот пришел к нему на помощь:

— Вот хорошо, что бог тебя привел, Кирилэ!.. Ты-то уж беспременно должен знать!..

Корчмарь воспользовался случаем, чтобы встряхнуть посетителей:

— Что же вы все на ногах стоите, люди добрые, только проходу мешаете? Присаживайтесь к столу, не укусит он, да и денег я с вас не потребую! Вот так!.. Ну, садитесь, садитесь поудобнее, братцы! Садись ты первым, господин староста, за тобой и другие потянутся.

Наконец ему удалось всех усадить и подать выпивку.

Мужики толковали о Бабароаге, и громче всех шумел староста — Ион Правилэ, доказывая, что будет несправедливо, коли те, кто побогаче, отхватят еще земли, а бедняки так и останутся ни с чем.

— Вот так он меня изводит уж битый час! — кинул в сердцах Лука, обращаясь к Кирилэ.

— Так ведь староста прав, — вмешался Трифон Гужу. — Нехорошо ты поступаешь, дядюшка Лука! Нет, нехорошо!.. Ежели вы стараетесь скупить всю землю, как же после этого король сможет раздать ее мужикам?

Мужики одобрительно загудели, и Лука поспешил ему возразить:

— Кто это тебе сказал, что король раздаст мужикам землю?

— Весь народ это знает, только вы не хотите слушать! — укоризненно ответил Трифон.

— Должен он поделить, иначе житья нам больше не будет! — поддержал его чей-то густой и глухой голос, словно донесшийся из-под земли.

Лука Талабэ понял, что большинство настроено против него, и продолжал другим тоном:

— Хорошо, кабы вышло по-вашему, братцы, но только опасаюсь я, что мы-то останемся лишь при словах, а землей другие будут пользоваться!.. Что ж это, Трифон, выходит? Разве я для себя стараюсь, а не для всех?.. Я, слава богу, худо-бедно, но на черный день откладываю… Только думаю — почему ж это другие должны завладеть землей, которую мы обрабатываем? Почему мы не можем все сообща сложиться и откупить ее? Ведь поделю-то я ее не с одним Марином Станом, а со всеми честными людьми, которые работать хотят. И с тобой, Игнат, и с тобой, Трифон, и со всеми, кто пожелает, только бы помог нам господь бог заполучить поместье… Что, разве я неверно говорю, люди добрые?