Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– Я бы, пожалуй, не возражал, если бы Роджер влюбился в вашу Молли. Понимаете, он умеет постоять за себя, а она – необычайно милая девушка. Моя бедная жена была так привязана к ней, – отозвался сквайр. – Но я должен думать об Осборне и поместье!

– Что ж, в таком случае скажите ему, чтобы он перестал бывать у нас. Мне будет очень жаль, зато вы окажетесь в безопасности.

– Я подумаю об этом. Но с ним крайне трудно разговаривать, он никого не слушает. Я неизменно выхожу из себя, прежде чем мне удается высказать ему все, что у меня на душе.

Мистер Гибсон уже выходил из комнаты, но при этих словах обернулся и положил руку на плечо сквайра.

– Послушайтесь моего совета, сквайр. Насколько мне известно, ничего страшного пока не произошло. Однако профилактика лучше лечения. Поговорите с Осборном, но только осторожно и немедленно. Я все пойму, если он не будет показываться в моем доме в течение нескольких месяцев. Если вы поведете себя деликатно, он воспримет ваш совет как помощь друга. Если же он заверит вас, что никакой опасности не существует, то, разумеется, может приходить к нам как обычно, в любое удобное для него время.

Столь добрый совет мог бы, конечно, пригодиться сквайру, но, поскольку Осборн уже заключил тот самый брак, против которого так резко выступал его отец, все получилось совсем не так хорошо, как на то рассчитывал мистер Гибсон. Сквайр завел разговор, стараясь вести себя сдержанно, но затем его охватило раздражение, когда Осборн отказался признавать право отца вмешиваться в любой брачный союз, который он мог рассматривать. Он стал отрицать его с упрямством и явным нежеланием вообще разговаривать на эту тему, чем привел отца в негодование. И хотя, поразмыслив, сквайр вспомнил, что вырвал у старшего сына обещание и честное слово даже не рассматривать Синтию или Молли в качестве своей будущей супруги, у отца и сына все-таки состоялась та самая размолвка, которая способна на всю жизнь отдалить близких людей друг от друга. Каждый из них наговорил другому массу неприятных и горьких вещей, и, не будь братская любовь между Роджером и Осборном столь сильна, они могли бы стать врагами друг для друга вследствие преувеличенного и несправедливого сравнения сквайром их характеров и поступков. Но как Роджер в детстве, игнорируя замечания по поводу собственной медлительности и тупоумия, слишком сильно любил Осборна, чтобы ревновать старшего брата к похвалам и обожанию, в которых тот, умный и славный ребенок, буквально купался, так и Осборн сейчас изо всех сил старался подавить любые чувства зависти или ревности. Но усилия Осборна носили сознательный характер, тогда как действия Роджера были продиктованы исключительно привязанностью, отчего в конце концов у бедного старшего брата началась депрессия духа и тела. Но оба, отец и сын, скрывали свои чувства в присутствии Роджера. Когда он перед самым отплытием приехал домой, увлеченный и счастливый, сквайр заразился его бьющей через край энергией, и даже Осборн воспрянул духом и оживился.

Времени терять было нельзя. Он направлялся в страны с жарким климатом и потому должен был сполна воспользоваться всеми преимуществами, которые предоставляли ему зимние месяцы. Для начала его ждали в Париже, где у него должны были состояться встречи с некоторыми светилами науки. Предполагалось, что кое-какое оборудование и снаряжение последуют за ним в Гавр, откуда он и рассчитывал отплыть после того, как закончит свои дела в Париже. Сквайр выслушал полный отчет об этих планах и приготовлениях и в ходе послеобеденных дискуссий попытался было даже проникнуть в суть исследований, которые предстояло провести его сыну. Но Роджер не мог задержаться дома более чем на пару дней.

В последний день своего пребывания он отправился в Холлингфорд, намереваясь проститься с Гибсонами, и выехал несколько раньше, чтобы успеть на дилижанс до Лондона. В последнее время он был слишком занят, чтобы предаваться мыслям о Синтии, но в новых размышлениях о ней не было нужды. Ее образ как идеал, к которому следует стремиться и которому следует поклоняться дважды по семь лет, навеки запечатлелся в его сердце. Роджер страдал, оттого что уезжает и вынужден проститься с нею на два долгих года. Во время поездки в Холлингфорд он спрашивал себя, а имеет ли он право открыть ее матери и, быть может, ей само́й, любимой и единственной, какие чувства испытывает к ней, не требуя немедленного ответа и даже противясь ему. Тогда бы она знала, как сильно любит ее тот, кого сейчас нет рядом, и как во всех невзгодах и опасностях мысль о ней станет для него путеводной звездой, сверкающей в небесах. И так далее, и тому подобное… Со всей живостью влюбленного воображения и пылкостью чувств он величал ее звездою, цветком, нимфой, колдуньей, ангелом, русалкой, соловушкой и сиреной, едва только перед его внутренним взором вставали ее милые черты.

Глава 34. Ошибка влюбленного

Был уже полдень. Молли отправилась на прогулку. Миссис Гибсон решила нанести несколько визитов. Синтия предпочла безделье и отказалась сопровождать обеих. Ежедневная прогулка отнюдь не являлась для нее такой же необходимостью, как для Молли. Впрочем, в погожий денек, с приятным спутником, а может, повинуясь мимолетной прихоти, она могла гулять долго, как и любая другая женщина на ее месте. Но это были исключительные случаи, в целом же она не склонна была нарушать заведенный ритм домашних забот. И действительно, ни одной из дам даже в голову не пришло бы уйти из дома, зная, что Роджер находится поблизости. Они прекрасно знали, что его пребывание в поместье было кратким и что перед отъездом он обязательно зайдет хотя бы один раз, а потому непременно хотели попрощаться с ним перед долгой разлукой. Но тут им стало известно, что в Холле он появится только на будущей неделе, и сочли, что вправе распорядиться второй половиной дня по собственному усмотрению.

Молли отправилась прогуляться по тропинке, которая оставалась любимой ею еще с детства. Правда, перед самым уходом случилось нечто такое, что заставило ее задуматься над тем, а правильно ли ради мира в доме закрывать глаза на некоторые отклонения в худшую сторону у тех, с кем вам приходится делить кров. Или же когда эти отклонения происходят в семье намеренно, а вовсе не случайно. Разве не существует у ее членов определенных обязанностей, касающихся этой стороны жизни, и не идут ли они наперекор собственной совести, делая вид, будто не замечают чужих слабостей? Вот такие мысли не давали покоя Молли, пока она раздумывала, замечает ли отец постоянную ложь мачехи и является ли эта слепота сознательной. А потом она с горечью заключила, что хотя они с отцом и не отдалились друг от друга, их некогда нормальному общению постоянно что-то мешает. Молли со вздохом подумала, что если бы он решил употребить свою власть, то смог бы вернуть былую близость в отношения с собственной дочерью. И тогда они вновь могли бы гулять и разговаривать, как прежде, шутить и смеяться, всецело доверять друг другу. То были вещи, которые мачеха ничуть не ценила, но которыми, словно собака на сене, не давала наслаждаться и Молли.

Впрочем, Молли была совсем еще юной девушкой, едва начавшей взрослеть, и в самый разгар невеселых душевных терзаний ее внимание вдруг привлекли спелые ягоды ежевики, виднеющиеся на самом верху живой изгороди, среди алых россыпей шиповника и калейдоскопа зеленых и красно-коричневых листьев. Вообще-то, Молли не особенно любила ежевику, но она слышала, как Синтия говорила, что ей нравятся эти ягоды. Кроме того, в том, чтобы добраться до них и собрать, таилось и свое очарование, и Молли, забыв обо всех своих тревогах, ступила на обочину, потянулась и сорвала свой бесценный приз, после чего с торжеством соскользнула обратно, прихватив по пути большой лист, который должен был заменить ей корзинку. Она попробовала съесть пару ягод, но они показались ей такими же безвкусными, как и всегда. На ее платье из набивного ситца оторвались оборки, губы почернели и перепачкались соком каких-то двух несчастных ягод, когда она, собрав их столько, сколько смогла унести, решила вернуться домой, надеясь незамеченной прошмыгнуть в свою комнату и починить платье до того, как столь непотребное зрелище оскорбит взор опрятной миссис Гибсон. Входная дверь легко отпиралась снаружи, и Молли быстро шагнула с яркого солнечного света в полумрак коридора. Из столовой выглянуло и тут же скрылось чье-то лицо, прежде чем она успела распознать, кто это был, а затем оттуда выплыла миссис Гибсон, показавшись ровно настолько, чтобы поманить ее в комнату. Когда Молли вошла, мачеха притворила за ее спиной дверь. Бедная девушка ожидала, что сейчас на ее голову обрушатся упреки за порванное платье и неопрятный вид, но вскоре с облегчением отметила, что на лице миссис Гибсон написано совсем другое выражение – загадочное и сияющее.

– Я ждала тебя, дорогая. Не надо тебе пока подниматься наверх, в гостиную, иначе ты можешь помешать. Там сейчас находятся Роджер Хэмли и Синтия, и у меня есть резоны полагать… Собственно, я чуточку приоткрыла дверь, но тут же затворила ее, так что они ничего не заметили. Ну, разве это не очаровательно? Первая любовь, как тебе наверняка известно, так кружит голову!