Том 3. Произведения 1927-1936 - Сергей Сергеев-Ценский

Кудахтин едва поспевал за ним, недовольно ловя и отводя от себя раскачавшиеся ветки густого черноклена и лещины, но вдруг Белогуров остановился изумленно: перед ним стояли в почти непроницаемой чаще двое маленьких ребят — мальчик лет шести и девочка приблизительно на год моложе. В руках у мальчика был кусок старой бечевки средней толщины; волосы у обоих белые, глаза светлые, отнюдь не испуганные, только внимательные, как бывают вбирающе-внимательны детские глаза. Оба были только в кумачовых трусиках и туфлях и совершенно бронзовые от загара.

Для Белогурова же так неожиданно было встретить этих двух маленьких белоголовых здесь, где воскресла для него подавляюще яркая картина перестрелки с конным отрядом, что он даже отступил на полшага, оглянувшись на Кудахтина, и сказал совершенно безулыбочно:

— Та-ак! А теперь, как ты и сам видишь, в этих трагических местах живет племя каких-то карликов! Карликов, да, — это ясно!

Ребятишки смотрели на него безмолвно и серьезно, очень серьезно; он же, вытерев вспотевшую шею платком, продолжал:

— Я не сомневаюсь, конечно, что советским ученым известен язык, на котором говорят между собою эти карлы, но русского языка, я вижу, они совершенно не понимают.

При этих словах девочка вопросительно посмотрела на мальчика, но мальчик неотрывно продолжал изучать глазами толстогубое широкое лицо Белогурова. Правда, для этого ему все время нужно было держать беловолосую голову весьма приподнятой, однако глядел он насупясь и заложив за спину руки.

Белогуров же продолжал, по-прежнему обращаясь к Кудахтину:

— Однако поскольку карлики эти представляют несомненно некоторый научный интерес с точки зрения, понимаешь, антропологии, то я думаю, нам надобно сделать вот что: мы сейчас их свяжем обоих и отправим в город, а оттуда уж их переправят, конечно, в Москву… Как ты полагаешь, а?

Но не успел еще ничего придумать для ответа Кудахтин, как мальчик радостно подхватил:

— На веревку! — и тут же протянул Белогурову и свою бечевку и обе неотмывно испачканные зеленой ореховой скорлупой маленькие ручонки.

Белогуров заметил около развалин некрупное деревце грецкого ореха и на земле под ним недозрелые еще, сбитые вместе с перистыми листьями орехи с развороченной скорлупой, свойство которой он знал.

Тем временем девочка, посмотрев на братишку весьма внимательно и открыв широко рот, вдруг взвизгнула восторженно и так и бросилась к Белогурову, сложив руки кисть с кистью над головой и проговорив без затруднения:

— Сначава Ваводьку, потом мине!

Такого порыва Белогуров не мог уже выдержать спокойно; он громко расхохотался, схватил девочку и высоко поднял ее на вытянутых крепких руках. Кудахтин же притянул к себе мальчика и сказал:

— Так ты, значит, Володька? Как же ты, Володька, сюда попал, в такой лес дремучий?

— «Как по-па-ал»! — протянул уже насмешливо, задрав на него голову, Володька.

— Ну да, как попал? Откуда вы тут могли взяться, такие прыщи?

— «От-ку-да»! — хихикнул мальчик. — Когда мы и вовсе тут и живем!

— Как тут живете? Где же вы тут живете? — оживленно оглянулся кругом Белогуров, чтобы увидеть где-то тут поблизости торчавшую приземистую хатку того самого русского мужичка с рыжей бородкой, который палил известь (внезапно он вспомнил при этом, что мужичка того звали Севастьяном).

— В сов-хозе мы живем, — отчетливо ответила ему девочка.

— Как так? В совхозе? — удивился Кудахтин.

— Какой такой совхоз может быть в этом лесу? — еще более удивился Белогуров, ожидающе глядя на девочку, которую забывчиво не опускал наземь.

Но Володька не захотел уже уступить сестренке честь назвать этим двум неизвестным дядям свой совхоз. Он насупил пока еще отсутствующие брови, выпятил губы и с заметным уважением к длинному и звучному слову ответил:

— Лавандовый, вот какой!

Кудахтин посмотрел на Белогурова недоуменно: он никогда не слыхал про подобные совхозы; Белогуров же, только теперь опустив девочку, глядел на нее, припоминая, что это может быть за совхоз, однако девочка тоже сказала без затруднения:

— Вавандовый, да.

— Где же этот совхоз? — спросил Кудахтин.

— Вон там плантация, — показал пучком бечевки Володька и вдруг проворно юркнул в том направлении в кусты; девочка за ним. Белогуров и Кудахтин молчаливо решили не отставать от ребятишек, однако шагов сто путались они в густо заросшем лесу, отгибая и отпуская ветки, пока не вышли на расчищенное место.

Зато, когда вышли, оба ахнули изумленно: точно оставленное ими позади море захлестнуло сюда затейливым заливом, и вот медленно движутся перед глазами иззелена-лилово-лазоревые крупные волны, — направо, налево, вперед — повсюду! Местность была неровная, — она и не могла быть ровной здесь, в горах, — и вот, то взбираясь на бугры, то скатываясь в балочки, потом подымаясь снова и падая вновь, рассевшись хозяйственно и важно, безупречно правильными рядами, эти низенькие, но пышные кустики цвели миллионами прямо к солнцу вытянувшихся голубовато-лиловых султанов.

Сначала Белогуров был просто ослеплен этим неожиданным великолепием, но потом, осмотревшись, увидел среди цветочных рядов дорогу, невдали от дороги сверкали на солнце в руках нескольких женщин кривые ножи, похожие на серпы, — может быть, это и были серпы, проворно срезающие султаны цветов, а на дороге стояла подвода с запряженной в нее гнедою лошадкой, и кто-то в линялой розовой рубахе, в кепке, надвинутой на самые глаза от яркого солнца, уминал руками в подводе срезанные цветы.

— Что это? — спросил Белогуров.

— Лаванда, — несколько торжественно ответил Володька, сорвал с ближайшего куста две-три лиловых кисти на тонких цветоножках, поднял их насколько мог выше перед Белогуровым:

— На, понюхай, как пахнет!

— Да-а, вот штука! Посмотри-ка, брат, какая история: цветочки совсем мелкие, а запах сильный! — передал цветки Кудахтину Белогуров.

Кудахтин потер цветки пальцами, понюхал, пожал плечами и спросил Володьку:

— В какое же все-таки место их отправляют, эти цветы? В город, что ли?

— На завод к нам, — быстренько ответила за брата девочка, а мальчик только качнул насмешливо бедовой головенкой, добавив:

— Вот не знают! Масло из них делают, из цветов!

Белогуров толкнул Кудахтина в бок:

— Видал, какие профессора у нас завелись, карликовой породы! Ясно, что это эфирномасличный совхоз. И даже запах этот мне как будто с детства еще знаком.

Кудахтин же отозвался, задумчиво растирая на ладони цветки в труху и нюхая их усиленно:

— Вспоминаю, признаться, и я что-то… Кажется, у моей бабушки за иконами такой букетик лиловенький стоял, только сухой уж, конечно… Лаванда, да… кажется, так это и называли. Именно вот подобный запах. А я, признаться тебе, даже и не думал никогда над таким вопросом: долго ли в нас живет память на чепуху на эту — на запахи… Оказывается — долго.

Белогуров же посмотрел на него светившимися изнутри изумленными глазами и проговорил негромко, но выразительно:

— Вот, видишь ты, за что боролись тут мы, партизаны? Соображай, брат! — И, подбросив голову и крякнув, добавил: — Эх, я бы здесь пчел развел при такой взятке — ульев сто!

— А может, тут и без тебя развели… Пасеки нет тут у вас, пчельника, а? — спросил мальчика Кудахтин.

— О-о, пчельника! — усмехнулся, играя бечевкой, Володька. — Есть пчельник.

— Эх, черт! Да от таких цветов вкусных мед-то какой должен быть душистый! — Даже глаза зажмурил, покрутив головой, Белогуров и спросил Володьку: — Большой пчельник, не знаешь? Сколько ульев?

— Ну, почем же он знает? — сказал Кудахтин.

— Не-ет, брат, это, видать, такой профессор, что все здесь отлично знает.

— Сказать? — хитровато прищурился Володька.

— Скажи, пожалуйста, будь настолько добрый.

— Двести — вот сколько.

И тут же девочка, вздохнув, повторила, как эхо:

— Двести — вот сколько!

III

Черный локомобиль с толстой вертикальной трубою стоял посредине обширного двора и пыхтел через эту трубу деловито ритмически; другая же, тонкая и обернутая парусиной, коленчатая труба шла от него в небольшой, всего шагов десять в длину балаган, наскоро сколоченный из досок. С задней стороны этого балагана, совершенно открытой, стояла подвода, запряженная парой некрупных пестрых бычков, у которых белые прямые рога однообразно торчали в стороны.

С подводы вилами ухватистая широкая женщина с пышущим жаром лицом сбрасывала лиловую лаванду на площадку из вершковых досок, делавшую этот балаган как бы двухэтажным. На этой площадке рабочие взвешивали лежавшие плотными умятыми кучами цветы на десятичных весах и потом валили куда-то вниз, в три широких железных куба, окрашенных снаружи суриком. За котлами увидели Белогуров и Кудахтин дощатую перегородку. Это и был завод.