Экономическая журналистика - Денис Шевчук

Мы полагаем, что нет.

Во-первых, журналист попадет тогда в положение знаменитой сороконожки, которую спросили, какой ногой она сделает следующий шаг, после чего, задумавшись об этом, она вообще не смогла сделать ни одного шага. Другой вопрос, что у журналиста должна быть общая установка на терпимость (толерантность), взаимность (паритетность) и самоограничение. Также другой вопрос, что, прежде чем дать своему тексту дальнейший ход, журналист (или редактор) обязан осуществить своего рода самоцензуру, по возможности выявив и устранив все то в этом тексте, что выводит его в «зону высокого риска».

Во-вторых, даже если журналист все это проделает, никакой гарантии никто дать не может. С одной стороны, всегда остается вероятность, что какой-то «рисковый» момент в тексте останется незамеченным. С другой стороны, истец, адвокат, эксперт, судья – тоже люди, причем (это относится прежде всего к истцу и его адвокату) со своими мотивами и интересами, противоречащими интересам журналиста и его защитника. Анализ материалов уже состоявшихся процессов по обвинению в унижении чести и достоинства свидетельствует, что и сторона истца, и суд, как правило, совершают довольно очевидные ошибки и просчеты, вызванные их некомпетентностью и одновременно ангажированностью. Предвидеть такие ошибки и просчеты, нередко даже несознательные, невозможно. Можно только уменьшить вероятность, уменьшить степень риска.

По-видимому, было бы очень полезно, если бы систематически проводились семинары для журналистов, где на конкретных текстах и судебных делах анализировались оптимальные (с точки зрения риска) стратегии работы журналиста над текстом и типичные ошибки.

Но ведь у этой проблемы есть и оборотная сторона. Нет ли возможности дать четкие рекомендации работникам правоохранительных органов, сталкивающимся с вопросами унижения чести и достоинства, клеветы, оскорбления в текстах СМИ?

Настоящий материал и есть попытка если не дать исчерпывающие рекомендации юристам, то, по крайней мере, обратить их внимание на невыясненность многих вопросов, неопределенность и субъективность основных понятий, неточности в трактовке ряда типичных ситуаций. На базе проделанного нами анализа, вероятно, можно написать специальный текст, адресованный именно и только работникам правоохранительных органов. Тем более, что они нуждаются в консультации специалистов по поводу еще одной проблемы, нами здесь не затронутой. Мы нередко приводим примеры из текстов политических выступлений и из газетных материалов левой оппозиции, где содержатся прямые оскорбления в адрес Президента РФ. Пока не было возбуждено ни одного дела в этой связи. Но всякое терпение имеет предел, и можно ожидать возникновения и таких правовых ситуаций.

Вернемся к конкретным научным проблемам, возникающим в правоохранительной практике. Итак: что такое ненормативная лексика и фразеология?

Главная проблема в том, что в это понятие вкладываются два различных содержания.

Во-первых, это слова и выражения, употребление которых в общении (в частности, в массовой коммуникации) нарушает нормы общественной морали. Причем это могут быть внелитератур-ные слова (выражения), скажем, взятые из жаргонов или диалектов, а могут быть – вполне литературные; однако употребление этих последних (вроде подлец, мерзавец) по отношению к конкретному человеку в конкретной коммуникативной ситуации противоречит нормам общественной морали в не меньшей степени.

Во-вторых, это слова и выражения только первой группы (жаргонные, диалектные, вообще стоящие вне пределов литературного языка).

Таким образом, термин «ненормативная лексика» двусмыс-ленен и не вполне четок.

Почему в реальном коммуникативном употреблении так часто встречаются ненормативные (внелитературные) слова и выражения?

Этот процесс отражает общие тенденции в русской речевой коммуникации последних десятилетий. Известно, что вообще русская языковая общность распадается на множество отдельных страт, социальных и профессиональных групп и т. д. Их речевые особенности часто резко расходятся с нормами литературного языка – ср., например, лагерно-тюремный жаргон. Наряду с этим речевым многообразием в советское время существовала практика официального подготовленного речевого общения (чтение докладов по заранее подготовленному тексту, публикация в прессе только специально подготовленной, согласованной и цензурированной информации о событиях («ТАСС уполномочен заявить…»), в ТВ – дикторы, а не свободно говорящие ведущие и т. д.). Начиная с середины 50-х гг. (хрущевская «оттепель») в литературный язык и социально-ориентированное общение (в частности, массовую коммуникацию) начинают проникать периферийные языковые явления. Процесс этот был связан первоначально с появлением «молодежной литературы» вроде повести В. Аксенова «Коллеги» и публикацией первых мемуарных («Крутой маршрут» Е. Гинзбург) и художественных («Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына) книг о сталинских тюрьмах и лагерях.

В годы перестройки и постсоветский период этот ручеек вне-литературной лексики и фразеологии превратился в бурный поток. Горбачевская «гласность», высочайше одобренный плюрализм точек зрения и способов их выражения, проникновение на экран ТВ и в эфир радио огромного числа непрофессионалов и вообще случайных людей, монополия в массовой коммуникации электронных СМИ, «деофициализация» ТВ и радио вместе с появлением того вида прессы, который на Западе называется «таблоидами», – все это имело следствием расшатывание норм языка массовой коммуникации и системы норм литературного русского языка в целом.

Нечто подобное происходило в 20-е годы нашего века в связи с резким изменением социальной базы русского литературного языка.

Но почему же именно инвективные, непристойные, об-сценные выражения стали такими популярными?

Во-первых, потому, что слова и выражения, связанные с привычными контекстами, оценками, стилистическими характеристиками, перешли совсем в другие, нетипичные для них условия общения: часто оратор, желающий оживить свою речь, сделать ее менее официальной и более разговорной, неформальной, теряет границу допустимого и недопустимого. Стираются (ранее четкие) границы между разными стилистическими пластами. При этом имеет место непрерывная динамика изменения речевых ситуаций – в отличие от английского парламента, характер общения между депутатами Государственной Думы меняется с каждым новым ее составом и с каждым новым спикером. Все время появляются новые телепередачи, то претендующие на «высокую» стилистику, то, напротив, характеризующиеся максимальной стилистической сниженностью. Люди просто запутались.

Во-вторых, потому, что вместе с гласностью пришло снятие запретов на целые пласты публикаций, в частности на издание эротической литературы. А это естественно влекло за собой дета-буизацию (снятие табу) и соответствующей лексики.

В-третьих, потому, что резко обострилась политическая борьба в современной России. Языковое «джентльменство» ушло в прошлое, особенно в газетах левой оппозиции и публичных выступлениях ее лидеров. На страницы оппозиционных газет хлынула прямая брань.

Есть и другие факторы проникновения обсценной лексики и фразеологии в социально-ориентированное общение, в частности в СМИ (см. главу 4, а также ниже о функциях мата).

Можно ли дать какую-нибудь классификацию инвективной лексики и фразеологии первого типа, т. е. относящейся к сфере литературного языка?

Можно выделить 8 разрядов такой лексики: 1. Слова и выражения, с самого начала обозначающие антиобщественную, социально осуждаемую деятельность: бандит, жулик, мошенник. 2. Слова с ярко выраженной негативной окраской, составляющей основной смысл их употребления: двурушник, расист, враг народа. 3. Названия профессий, употребляемые в переносном значении: палач, мясник. 4. Зоосемантические метафоры, отсылающие к названиям животных: кобель, кобыла, свинья. 5. Глаголы с «осуждающей» семантикой или даже с прямой негативной оценкой: украсть, хапнуть. 6. Слова, содержащие в своем значении негативную, причем весьма экспрессивную оценку чьей-либо личности: гадина. 7. Эвфемизмы для слов 1-го разряда, сохраняющие их оценочный (резко негативный) характер: женщина легкого поведения, путана, интердевочка. 8. Окказиональные (специально создаваемые) каламбурные образования, направленные на унижение или оскорбление адресата: коммуняки, дерьмократы, при-хватизация.

Нормально ли появление в широком коммуникативном употреблении мата (обсценной лексики и фразеологии)?

Совершенно ненормально и противоречит всему русскому менталитету. Никто не будет требовать, чтобы мат вообще был запрещен в общении – как бы к нему ни относиться, у него есть своя «ниша». Точно так же ничего ненормального нет в том, что мат время от времени выступает в художественной литературе как выразительное средство, например для характеризации героя. Но сейчас он вышел из своей ниши: с этой «мерзостью», по выражению Виктора Астафьева, «встречаешься уже не только в подворотнях, но порой и на высоких собраниях».