Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

игрок…»; «Игрок во мне уже не говорил, а вопил благим матом» [Настоящие парни].

20//21

На время выручила концертная программа. — Типичные элементы ресторанной эстрады, как они зарисованы советскими и иностранными гостями Москвы, — это частушки на темы дня, исполняемые певцом и певицей в деревенских костюмах, гармоника, балалайка (играют очень хорошо), русские и кавказские танцы (тоже в хорошем исполнении), сопрано (обычно неважное), цыганский хор, развязный конферансье с остротами и прибаутками на актуальные темы. В более «вестернизированных» ресторанах — номера в стиле американской эстрады (так себе), сопрано с итальянским оперным репертуаром, иногда неплохой бас и та же по-деревенски одетая парочка, но с менее злободневной тематикой. В «Праге» в январе 1927 для посетителей играет оркестр, поет украинский хор и читаются лекции [Wicksteed, Life Under the Soviets, 36; Benjamin, Moscow Diary, 108].

Очерк H. Равича «Мещанин веселится» дает несколько иную — и тенденциозную, как это видно уже из заглавия — зарисовку ресторанной или, как ее тогда называли, пивной эстрады лета 1927. В 8 часов вечер открывается «детскими песенками» двусмысленного содержания и сальным анекдотом. В 10 часов наступает очередь экзотического репертуара для нэпманов: «…негры, бананы, острова Таити, любовь к цветной девушке, фокстроты всех видов». В 11 часов появляются «девушки, продающие цветы, и немые, рассовывающие повсюду подозрительные запечатанные пакеты». В 12 часов «рыдает цыганский хор»; в час ночи другой хор поет о ямщиках, Стеньке Разине и проч. Бывают также сатирические номера (один исполнитель изображает реакционного обывателя, другой — благонамеренного советского гражданина) и политические (антитроцкистские) куплеты [ТД 08.1927]. Ресторанная эстрада в Ленинграде (рифмованный конферанс на темы нэпа, певица с романсом «Мы разошлись, как в море корабли», цыганы) изображена в «Растратчиках» В.Катаева [гл. 7].

В. В. Шульгин, описывая московский «кабак» примерно того же времени, упоминает рекламные номера: «В воздухе стоял сизый дым, сквозь который четыре девы, стоя на эстраде в фантастических костюмах, нечто вопили. Это нечто оказалось некое мистическое слово «Моссельпром»… О Моссельпром, о Моссельпром, / Перевернул ты все вверх дном! / Исчезли беды и напасть, / Жизнь наша стала просто сласть. / О Моссельпром, и т. п. При этом они дрыгали ножками и ручками… Потом появился хор, который очень недурно пел какие-то песни. Публика поддавала и вообще вела себя неприлично» [Три столицы]. О Моссельпроме см. ДС 25//1.

Ипполит Матвеевич ведет свою даму в ресторан высокого, по московским стандартам, класса. Места более низкого пошиба подавляют иностранных наблюдателей эпохи нэпа мрачностью своего веселья: полумрак, шныряющие в нем темные личности, отсутствие оживления и смеха, обилие халтуры и скабрезности в пивной эстраде, которой кормились в те годы преимущественно безработные актеры, производят угнетающее впечатление. [Шульгин, Три столицы; Савич, Воображаемый собеседник, гл. 6; Кольцов, Пустите в чайную (1928); Нежный, Былое перед глазами, 188–192; Béraud, Се que j’ai vu a Moscou, 85, и др.].

20//22

Воробьянинов — растратчик. — Растрата — одно из наиболее частых в 20-е гг. должностных прегрешений, тема бесчисленных статей, рассказов, пьес, кинофильмов и даже медицинских исследований. В мае 1927, т. е. именно во время действия ДС, «Известия» сообщают о серии судов над растратчиками: старший бухгалтер, присвоивший 43 тысячи рублей казенных денег, приговорен к расстрелу, заведующий магазином, растративший 17 тысяч, — к 8 годам со строгой изоляцией [Из 18.05.27 и 21.05.27]. «Минздравом организована клиника по изучению растратчиков при МУРе» [эпиграф над рисунком в См 30.1926].

«Судя по некоторым признакам, сейчас утверждается [в литературе] мода на растратчика», — отмечает пресса [См 28.1927]. Наиболее известное произведение на эту тему — «Растратчики» В. Катаева (1926); упомянем также фельетоны М. Булгакова: «День нашей жизни», «Угрызаемый хвост», «Бубновая история» — и М. Кольцова: «Путешествие в Дюшанбе», «Пустите в чайную»; повесть Вл. Лидина «Идут корабли»; сборник «Растраты и растратчики» (ред. Ф. Благов, 1926); фильмы «Круг» («Долг и любовь»), «В трясине», «Свои и чужие», «Растрата» идр. [Советские художественные фильмы, т. 1]. Ср. мотивы растраты у соавторов в ЗТ 4 (работники арбатовского кооператива), 11 (т. Индокитайский), 17 (Паниковский-растратчик). В первой редакции ДС была сюжетная линия писателя Агафона Шахова, написавшего роман о растрате, прочтя который кассир издательства (выведенный в романе и получивший в подарок авторский экземпляр) совершал растрату [Одесский и Фельдман, ДС, 179–182, 260–263, 360–362].

Обычные услады растратчиков — женщины, рестораны, катанье на извозчике, такси или казенной машине. Из интервью с московскими лихачами: «С наших козырьков человек обязательно в Бутырки попадает. Сидит он себе в железном тресте, а потом в «Прагу» как зачнет ездить — значит, до казны добрался» [Г. Яффе, Руки и вожжи, КН 17.1929]. Зловеще-подозрительной казалась уже сама ассоциация казенных денег и городских средств транспорта: «Это зачем же, товарищи, на извозчика садиться с казенной наличностью?» [Катаев, Растратчики, гл. 2].

Очевидный для всех богатый драматический и философский потенциал растраты сделал ее «горячей» темой. Писатели реалистического направления склонны были облекать растрату в такие традиционные категории «большой» литературы, как трагическая ошибка, душевный кризис, очистительное испытание и проч. Более модернистское решение рассматривало растрату как безотчетную реакцию на экзистенциальную тоску, порожденную серостью советской жизни, как иррациональное соскальзывание с проторенного пути на «поиски чего-то иного», приводящее к распаду жизни и к гибели героя — примерно так можно резюмировать роман О. Савича «Воображаемый собеседник» (1928).

Решая тему эксцентрически и в духе черного юмора, юмористы изображают соблазн казнокрадства как неодолимую стихию, против которой начальники учреждений воздвигают всевозможные преграды — от слезных призывов к бухгалтерам и кассирам воздержаться от кражи и приказа гнать от учрежденческого подъезда «к чертовой матери всех извозчиков» до блестящей идеи хранить наличность в виде медных монет («Десять больших мешков, пудов сорок, пусть-ка попробуют сопрут!»); от политики приема на должности кассиров только безруких инвалидов, ибо «руки — орудие растрат», до замены кассиров автоматами [Катаев, Мрачный случай (1925); Б. Перфилов, Яды и противоядия, См 11.1926; Д’Актиль, См 09.1926]. В ленинградском юмористическом листке «Пушка» существовал особый жанр — маленькая хроникальная заметка, чье заглавие было добротным газетным клише-метафорой, а в тексте заметки получало буквальный и неожиданно-озорной поворот. Заметки на тему растраты, например, звучали так:

«Один спас троих. Неизвестный гражданин, отказавшийся назвать свою фамилию, уговорил трех кассиров не ходить в клуб и не проигрывать казенные деньги» [Пу 12.1926]. (Другой пример этого типа: «Начали жать хлеб. Сестрорецк. Получаемый из Ленинграда хлеб жители перед едой жмут пальцами, чтобы обнаружить гвозди, веревки и прочие посторонние предметы» [Пу 16]).

В более широком плане воробьяниновская растрата, как и ряд других моментов, связанных с компаньонами Бендера, отражает мотив «бестолковых спутников», нередкий в романах с приключениями и путешествиями. Как правило, спутники недальновидны, слабы,