Василий Шульгин: судьба русского националиста - Святослав Рыбас

В июле социально-экономическое положение еще более ухудшилось. В металлургии по сравнению с февралем производство упало на 40 процентов, в текстильной промышленности — на 20; росли безработица, инфляция, преступность.

Нехватка продовольствия сильнее всего ударила по людям с низкими доходами, которым не были доступны продукты на черных рынках и в обычных продовольственных магазинах, где цены неуклонно росли. В начале августа стало ясно, что зимой половина действующих петроградских предприятий из-за отсутствия топлива остановится.

Экономика по-прежнему сползала в пропасть, теоретически остановить падение могли только диктатура, устранение Советов и проведение реформ под силовым прикрытием. Реформаторская российская социал-демократия (по западноевропейскому образцу) оказалась бессильна перед наползающим на нее общинным крестьянским валом. К лету 1917 года Россия разорвалась по своим культурно-цивилизационным основаниям: петровская, дворянско-буржуазная культура — в одну сторону; допетровская, объединяющаяся с радикальной частью дворянско-буржуазной, — в другую.

Поэтому попытки правительства законодательными средствами успокоить и повернуть массовые ожидания в русло согласования интересов не были эффективными.

За Корниловым стояли финансово-промышленные круги (А. И. Гучков, П. П. Рябушинский, А. И. Вышнеградский, А. И. Путилов) и кадетская партия. Как говорил тогда председатель Союза офицеров армии и флота подполковник Л. Н. Новосильцев, повторяя слова декабриста П. И. Пестеля: «Всякое временное правительство должно быть диктатором».

Армия действительно находилась на грани развала. Терпение генералов иссякло, военный переворот был неизбежен.

Шульгин об этом знал, даже участвовал в его организации, но ничего в своих воспоминаниях об этом не сказал.

В дневниках и письмах генерала Алексеева находим оценку состояния армии на тот период: «„Рука великого реформатора“ армии Гучкова вымела из наших рядов в наиболее острую и критическую минуту около 120 генералов на основании более чем сомнительных анонимных (доносов) „талантливых“ полковников и подполковников…

У этого человека безграничное самомнение. „Фигляр-министр“ (О Керенском)…

Нет у русского человека „родины“, у него сейчас только революция»[330].

Разочарование генералов в революции было очевидно.

Керенский в целом был согласен со многими взглядами Корнилова на положение в стране и пути выхода из него. Так, министр иностранных дел Терещенко говорил английскому послу Бьюкенену о позиции «группы Керенского» в правительстве: следует ввести военное положение во всей стране, использовать военно-полевые суды против железнодорожников и принуждать крестьян продавать зерно. Керенский встречался с генералом Корниловым и говорил ему о необходимости постепенной подготовки решительных действий.

Как пишет Бьюкенен, Керенский сам говорил ему (в 1918 году), что знал о замыслах Корнилова (со слов самого же генерала!) установить военную диктатуру, то есть данная цель не была чужда премьер-министру[331].

Однако введение диктатуры и разгон Совета неизбежно устранили бы с политической сцены самого Керенского. Поэтому он мог оставаться на ней, балансируя между промышленниками, военными и Советом, что в конце концов должно было закончиться крахом его правления. Сказав Корнилову о поддержке, он в следующую минуту вострубил об угрозе для революции.

О начале Государственного совещания Шульгин вспоминал очень выборочно, ничего не сказав о разыгравшемся прямом столкновении Керенского и Корнилова. По его словам, Керенский произнес «трепетную» речь, которая напомнила сильные речи Столыпина:

«… Временное правительство призвало вас сюда, сыны свободной отныне нашей родины, для того, чтобы открыто и прямо сказать вам подлинную правду о том, что ждет вас и что переживает сейчас великая, но измученная и исстрадавшаяся родина наша. Мы призвали вас сюда, чтобы сказать эту правду всенародно в самом центре государства Российского, в городе Москве. Мы призвали вас для того, чтобы впредь никто не мог сказать, что он не знал, и незнанием своим оправдать свою деятельность, если она будет вести к дальнейшему развалу и к гибели свободного государства Российского»[332].

Кроме общих слов Керенский предупредил, что всякие попытки военного выступления против правительства провалятся, так как будут перекрыты железные дороги.

Английский посол упрощенно смотрел на взаимоотношения двух главных политических соперников: «Керенский же, у которого в последнее время несколько вскружилась голова и которого в насмешку прозвали „маленьким Наполеоном“, старался изо всех сил усвоить себе свою новую роль, принимая некоторые позы, излюбленные Наполеоном… Керенский и Корнилов, мне кажется, не очень любят друг друга, но наша главная гарантия заключается в том, что ни один из них, по крайней мере в настоящее время, не может обойтись без другого. Керенский не может рассчитывать на восстановление военной мощи без Корнилова, который представляет собой единственного человека, способного взять в руки армию. В то же время Корнилов не может обойтись без Керенского, который, несмотря на свою убывающую популярность, представляет собой человека, который с наилучшим успехом может говорить с массами и заставить их согласиться с энергичными мерами, которые должны быть проведены в тылу, если армии придется проделать четвертую зимнюю кампанию»[333].

В речи генерала Каледина прозвучало требование: «Расхищению государственной власти центральными и местными комитетами и Советами должен быть немедленно и резко поставлен предел».

Поразительная сцена разыгралась в зале: члены Петроградского совета и «революционные» солдаты отказались встать и приветствовать главнокомандующего Корнилова. Корнилов, участию которого в совещании Керенский пытался воспрепятствовать, произнес страстную речь. При выходе Корнилова из Большого театра его осыпали цветами, юнкера и текинцы подняли его на плечи как триумфатора.

Советские историки обобщенно указывали, что «…в речах генерала Л. Г. Корнилова, генерала А. М. Каледина, П. Н. Милюкова, В. В. Шульгина и др. была сформулирована программа контрреволюции: ликвидация Советов, упразднение общественных организаций в армии, доведение войны до победного конца и т. д.».

Однако выступление нашего героя произвело сильное впечатление: «Из всех речей, произнесенных на Московском совещании, наибольшее на всех впечатление произвела речь Шульгина. Своим патриотическим чувством он сумел заразить даже всю враждебную ему часть аудитории. Говорил он медленно, слабым голосом, но в то время как речи других ораторов прерывались то справа, то слева, речь Шульгина точно всех заворожила. В зале стало совершенно тихо, и каждое слово его было отчетливо слышно на всех местах огромного театра. Даже большевики не могли освободиться от гипноза шульгинского красноречия»[334].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});