Подземелье ведьм - Кир Булычев

— А где взять лучше? Я была на распределении, — пожаловалась мадамка. — Пронин всех крепких взял на рудники.

— Люди везде нужны, — сказал спонсор.

— Это вы решайте, — сказала мадамка, и я понял, что она не испытывает трепета перед спонсорами. И если бы я не знал, что люди — не более как отсталые дикари, которых спонсорам приходится учить и опекать, я бы подумал, что идет деловая беседа между равными.

— Но у вас легкая работа. А в шахте трудно. Они там быстро отмирают, — сказал первый спонсор.

— Тут только еда, — сказал строго второй спонсор, и в голосе его я услышал фон — жужжание — это означало, что он начал сердиться, но я не знал, уловила ли мадамка эту угрожающую нотку. — Мы готовы жертвовать собственными интересами и даже питанием для большой жертвы — для продукции, которая нужна всему обществу, всей галактике. Мы готовы на жертвы, а вы? Где ваши жертвы?

— Люди работают не покладая рук.

— Ползунов переращиваем, — сказала мадамка. — Их на неделю раньше забивать надо, тогда мясо нежнее и концентрат лучше. Вы это лучше меня знаете. А вам вес подавай!

— Нам нужен вес. Гарнизоны растут.

— Есть опасность — они уже кричат.

— Эту опасность нельзя допускать.

— Так что же делать? — спросила мадамка.

— Если будете плохо делать, мы отрываем вашу прекрасную голову. — Спонсор постучал концом среднего пальца по своей шее — это было признаком веселья. Не знаю, догадалась ли о том мадамка, которая была занята своими невеселыми мыслями.

— Если оторвете мою прекрасную голову, — сказала она, — вам придется искать другого директора фабрики.

— Найдем, — сказал второй спонсор.

— Ищите, — сказала мадамка.

— Не будем спорить, — сказал первый спонсор. — Мы довольны. Вы хорошо работаете. Мы пришлем новых людей. Эти должны работать не больше пяти недель. Затем прошу подготовить их к ликвидации.

— Вы с ума сошли! — воскликнула мадамка. — У меня не проходной двор. Только человек научился работать, а вы его на живодерню. Это неумно.

— Не надо спорить!

— Вы боитесь, что кто-то проговорится? Кому проговорится? Тростнику?

— Не надо разговоров, — сказал спонсор. — Знающие тайну не живут.

— Я сегодня принимала яйца, — сказала мадамка. — Семь тысяч ящиков.

— Вас мы тоже убьем, — сказал спонсор, — немного потом. Это шутка.

— Знаем, какие с вами шутки, — сказала Машка-мадамка.

Спонсоры мерно покачивались от смеха.

Они двинулись дальше от двери к ожидавшему их военному вертолету, мадамка с Лысым, не сказавшим ни слова, пошли за ними. С каждым шагом мне труднее было слышать и труднее бороться с желанием выбежать вслед за ними…

— …Я говорю с вами откровенно, — донесся до меня голос спонсора, — вы наш человек. Есть случай бегства домашнего любимца от одного нашего специалиста.

— Мне говорили, его вчера утром убили.

— Его по ошейнику опознали, — добавил Лысый.

— Так все думают. Пускай думают. Мы послали его фотографии на опознание хозяевам. Хозяева сказали — не тот. Тот молодой, высокого роста. Чистый, без следов на теле и без болезней. Он из хорошего дома.

— А зачем вы это нам говорите?

— Если он попал к вам, вы легче его найдете.

— Зачем?

— Немедленно сообщите нам. Он не должен жить.

— Почему? Что он сделал?

Мне совсем трудно было улавливать их слова. Они отошли к самому вертолету, по двору проезжали машины с какими-то ящиками и сосудами, винт начал медленно поворачиваться, я готов был высунуться на двор.

— Сообщите нам, а если есть подозрения — убейте его сразу! Убейте! — Спонсор старался перекричать шум мотора. — Мы будем проверять!

— Поняла! — кричала в ответ мадамка. — Лучше ищите его на шахте! У меня все старики и инвалиды.

И только тогда, с роковым опозданием, я понял, что разговор шел именно обо мне. Они уже знают, что спасшая меня случайность — лишь отсрочка! А здесь, на фабрике, я и не думал притворяться — я не хромаю и не изгибаюсь… Мадамка и Лысый почти наверное могут сложить два и два и догадаться, кто из нас — беглый любимец.

Но почему такая ненависть? Почему надо убивать меня? Урок другим любимцам?

Я понял, что не побегу за ними, я пошел назад по коридору.

…Ноги были как ватные. Надо было торопиться, а я медленно и обреченно брел обратно к цеху, потому что там был единственный близкий мне человек — бродяжка Ирка. Но что ей сказать?

В дверях меня встретил надсмотрщик Хенрик:

— Ты где шатался?

Жирный заворчал на меня:

— Я что, один их переваливать должен?

Ирка сказала:

— А я испугалась, что ты пропал, — бежать хотела.

Она помогала Жирному вместо меня.

Я взялся за хвост ползуна — шерсть его была теплой, тело мягким. Он все выскальзывал из рук.

— Они знают, что Кривой не любимец, — сказал я, повернувшись к Ирке.

Я ведь ни разу не признался, что я — бывший любимец. Она и без меня догадалась. Ей ничего не надо было объяснять.

— Теперь тебя ищут?

— Они сказали мадамке, что я должен быть здесь, на фабрике.

— Найдут, — сказала Ирка. — Уходить надо.

— Они и вас хотят убить.

— Когда?

— Через пять недель.

— Почему?

— Чтобы не рассказывали, где побывали, что кушали.

Мужики с дубинками снова устроили гонки за недобитой гусеницей — ползун свалился на пол, и началась такая суматоха, что мы могли с Иркой говорить спокойно, не опасаясь, что нас подслушают.

— Давай убежим, — сказал я.

— Обязательно убежим! Только погодим. У меня тут дела есть.

— Дела?

— А что, разве у человека не бывает дел?

— Они за мной придут!

— Пускай приходят, — сказала Ирка равнодушно. — Да не суетись ты, как господская собачонка. Важно не когда приходят, а кто приходит. Подумай ты, голова садовая, зачем мадамке тебя спонсорам сдавать. Она что-нибудь лучше придумает.

— Они ее не будут допрашивать?

— Ты жизни не знаешь. И уж Машкиной жизни тем более.

Транспортер поехал вновь, выплевывая трупы гусениц, и я был вынужден включиться в работу.

Человек ко всему привыкает. К жизни на кондитерской фабрике тоже можно привыкнуть. К концу смены я уже не валился с ног от усталости, а сохранил в себе достаточно сил, чтобы пойти по фабричным дворам и закоулкам, разыскивая место, где можно убежать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});