Мессия. Том 2 - Бхагаван Раджниш

Письмо Рузвельту — он, может, и не думал об этом — было местью. Он не думал, что атомную бомбу могут использовать. Он хотел просто создать и поставить в известность весь мир: если Германия и Япония не капитулируют, то атомная бомба будет использована. Угрозы было достаточно; не было необходимости использовать это.

Германия капитулировала раньше, чем узнала о создании атомной бомбы, а Япония собиралась последовать этому, самое большее, через неделю, потому что Япония была не что иное, как тень Германии.

Но тогда человек, который стал президентом Америки, Трумэн, не смог устоять перед искушением воспользоваться атомной бомбой, прекрасно зная, что противник капитулирует и без этого.

Даже его собственные генералы говорили, что это будет совершенно бесполезное уничтожение невинных людей, которые не участвовали в войне: штатских, детей, стариков, старух — зачем уничтожать их? — гибель была верной... Но Трумэн не собирался слушать. Альберт Эйнштейн даже написал письмо, что нет необходимости использовать бомбу. Но было другое время, не то, когда Рузвельт пригласил его немедленно после получения его первого письма. Это было другое время. Теперь власть была в руках другого президента Америки; наверное, письмо Альберта Эйнштейна бросили в корзину для бумаг.

Он умер с глубокой горечью и печалью. Он никогда не думал ясно и сознательно о том, какие могут быть последствия.

Давать власть политикам опасно. Как только они приходят к власти, они совершенно меняются. Когда у них нет власти — они народные слуги, они приходят к вам со словами: «Мы хотим служить вам». Но когда у них есть власть, они забудут, что вы имеете хоть какую-нибудь ценность. Последними словами Альберта Эйнштейна было: «Если будет еще одна жизнь, как говорят восточные люди, мне не хотелось бы быть снова ученым. Лучше стать водопроводчиком, чем физиком».

В прошлом Восток подошел очень близко к созданию всей технология, что существует сегодня, но они остановились — это была сознательность мистиков.

Например, печатная машина впервые появилась в Китае три тысячи лет назад, порох тоже появился в Китае три тысячи лет назад. Но его никогда не использовали. Они слушали Лао-цзы, Чжуан-цзы и Ли-цзы: «Эти вещи уродливы и бесчеловечны, лучше прекратить этот вид научных исследований. Это приведет, в конечном счете, к разрушению всей Земли».

Это было сказано, двадцать пять веков тому назад, и Китай остановился.

Арифметика была открыта в Индии пять тысяч лет назад, а без этой арифметики никакая атомная бомба не может быть создана, никакое ядерное оружие не может быть создано. Вы можете видеть влияние индийской арифметики в числительных каждого языка; это выявляет источник происхождения арифметики. Например, nine (девять) на санскрите nor, eight (восемь) на санскрите astha; seven (семь) на санскрите septa; three (три) на санскрите tri; two (два) на санскрите dwa — dwa перешло в латынь как duo, а из duo происходит английское two.

Несмотря на то, что они открыли основы всей арифметики, они остановились. Странно — почему эти люди остановились? У них были гении, они открыли то, что Запад открыл только сейчас.

В древней индийской медицине есть подробнейшие описания всех видов хирургии — включая хирургию мозга, — но они остановились. Они сказали: «Все эти вещи выводят человека все больше и больше наружу. Лучше остановиться, пока человек не ушел слишком далеко от самого себя. Основная причина, почему человек здесь, это не создание атомных бомб, не создание ядерного оружия. Основная причина — найти себя».

Это знаменательно, что корабль движется к востоку.

Как из единого сердца, крик вырвался у народа, и поднялся в сумрак, и разнесся над морем, словно могучий глас трубы.

Когда мистики живы, их осуждают. Когда они умирают, им поклоняются.

Если вы обнаружите какого-нибудь мистика, которому поклоняются при жизни, помните — он, должно быть, уже мертв. Может, он еще и дышит, но просто дышать — это не жизнь; может, он и ест, но просто есть — это не жизнь.

Жизнь состоит из всего прекрасного — из песен гор и деревьев, из тишины этих птиц, поющих просто от избытка, из цветов, из танцев, из любви, из медитации...

Жизнь состоит из всех великих сокровищ. Это не только дышать, есть и спать. Святые, которым поклоняются при жизни, — у вас должен быть другой взгляд на них: они, очевидно, уже мертвы. Люди не могут поклоняться им, если они действительно живы. Люди поклоняются им, лишь, когда они умирают, потому что мертвые не могут любить, мертвые не могут танцевать, мертвые не могут петь, мертвые не могут наслаждаться, мертвые не могут смеяться. Мертвые не могут стать моими учениками.

Лишь Альмитра молчала, провожая взглядом корабль, пока он не исчез в тумане.

У Халиля Джебрана огромное почтение к женщине, потому что она является матерью всего. Она ближе к истокам жизни, чем мужчина.

Лишь Альмитра молчала, провожая взглядом корабль, пока он не исчез в тумане. И, когда народ разошелся, она все еще одиноко стояла на молу, вспоминая в своем сердце его слова: Альмустафа произнес:

«Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина родит меня».

Если у нас есть хоть немного чувствительности, хоть какой-то разум, — женщину нужно уважать, потому что все ваши мистики рождены из ее чрева. Она мать всех ваших поэтов, всех ваших певцов, всех ваших художников, всех ваших ученых, всех ваших мистиков. Разве не самое странное, что ее осуждали все культуры, повсюду сводили к статусу ниже человеческого? И это делалось ее собственными сыновьями.

Люди все время спрашивают меня: «Почему так много женщин в вашем движении?»

Я отвечаю: «Это естественно, потому что я первый, кто дал женщине более высокий статус, чем мужчине. Она является матерью Махавиры, Гаутамы Будды, Иисуса; ей должны поклоняться».

Движение за женское освобождение требует только равенства, а я говорю, что равенства недостаточно. Женщина гораздо выше мужчины. Никакой мужчина не давал рождение, не носил дитя в своем чреве, не страдал долгими ночами и днями от боли без всякой жалобы, не рожал в потрясающей агонии. Но женщина приняла это все, принесла в жертву все свои желания удовольствия, комфорта, приняла все страдание, потому что новое рождение, новая жизнь, новый гость приходит к ней.

Это стоит всего того страдания, ведь кто знает — новый гость может оказаться Гаутамой Буддой, Халилем Джебраном, Рабиндранатом, Достоевским, Толстым. Женщина способна молча ожидать, молча страдать ради жизни.

Альмитра радуется, вспоминая то, что он сказал:

Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина родит меня.

Та, кто родит его, будет женщиной, и Альмитра чувствует себя всеми женщинами мира. Неважно, кто родит его. Имеет значение то, что это будет женщина. Женщина снова даст рождение посланнику Бога.

— Хорошо, Вимал?

— Да, Мастер.