Мессия. Том 2 - Бхагаван Раджниш

Человек оказался упрямым, непреклонным, но мистики более упрямы и более непреклонны, чем вы; что бы вы ни делали, это не помешает им. Они будут продолжать работать ради роста вашего сознания — они по-прежнему работают, а вы по-прежнему занимаетесь теми же глупыми вещами, что и раньше. Это странная история любви и ненависти. Со стороны мистиков это любовь, со стороны масс это ненависть. И этого не изменить.

Возможно, это закон природы: у масс нет ничего иного, чтобы отдать. Они так полны ядом, что могут давать только яд. И мистики тоже беспомощны; они так полны любви и нектара жизни, что могут давать только это.

История взаимоотношений между массами и мистиками никогда не бывала раскрытой ясно. Что же происходило? Зачем вам надо было отравить Сократа? Зачем вам надо было убить Иисуса? Зачем вам надо было замучить Мансура? Не то чтобы вы осознавали, делая это, — если бы вы осознавали, это было бы невозможным. В своем сне, в своей бессознательности вы продолжаете совершать поступки, уродливые, унизительные для человеческой природы, недостойные человека. А из суперсознания мистик продолжает осыпать вас цветами — независимо от того, что приходит в ответ.

Прощай, народ Орфалеса! Этот день подошел к концу.

Я ухожу... мой корабль готов, я готов. Я задержался достаточно долго среди вас, надеясь, что кто-то услышит, кого-то затронет, кто-то осознает, что чужак — это не чужак, а самое сердце ваших сердец; что он не только снаружи вас, но и внутри.

Он закрывается перед нами, как водяная лилия перед своим завтрашним днем.

Он использует прекрасную метафору — водяная лилия раскрывается на солнце. Как только утром восходит солнце, водяная лилия открывает свои лепестки. Когда солнце добирается до середины неба, водяная лилия подходит к своему полному раскрытию, и как только солнце начинает садиться, водяная лилия начинает закрываться. За то время пока солнце садится, лепестки водяной лилии закрываются — «перед своим завтрашним днем», говорит Альмустафа. Но завтра солнце взойдет снова, так что ничего не потеряно, даже если потерян этот день.

Мы будем снова вместе.

Если вам не удалось раскрыться сегодня, не беспокойтесь. Завтра на восходе солнца вы можете открыть свое сердце — вы можете сами стать водяной лилией.

То, что нам было дано здесь, мы сохраним,

И если этого будет мало, мы снова соберемся вместе и вместе протянем руки к дающему.

Тот дающий — сущее. Если этот день не стал днем осуществления, мы встретимся снова и вместе протянем руки к дающему.

Альмустафа говорит: «Все то, что я давал вам, — это не мои слова; все то, что я давал вам, — это не моя собственность. Я был здесь только посланником, передающим послание от окончательного. Но если вы и не услыхали его, не беспокойтесь».

Он дает им финальное благословение; он не хочет, чтобы они о чем-либо жалели... Он чувствует глубокую печаль из-за того, что они тоскуют о нем; только сейчас они тоскуют о нем.

«Мы вместе протянем руки к дающему в другой день. Мы существа вечности; дни приходят и уходят, мы — всегда здесь. Поэтому все, что уходит, пусть уходит. Если я хотя бы посеял в вас зерна стремления к неведомому, недостижимому — этого довольно. В другой день мы встретимся вместе и протянем наши руки к дающему».

Не забывайте, что я вернусь к вам.

«Вы очень забывчивы, настолько забывчивы, что забыли и сами себя. Я знаю, что скоро я стану поблекшим воспоминанием, вы можете даже усомниться: был ли такой человек, или у меня была только галлюцинация».

И это не простая поэзия. Когда западные ученые начали переводить восточные писания, они пришли в недоумение. Их обусловленность была христианской, а христианство верит, что Бог создал мир только шесть тысяч лет назад. Их христианская обусловленность была сильно потревожена, потому что они натолкнулись на писания, которым десять тысяч — а согласно некоторым — и девяносто тысяч лет.

Если великое писание было создано девяносто тысяч лет назад, цивилизация, очевидно, уже достигла совершеннолетия; в противном случае такое писание не могло бы возникнуть. Человечество должно быть старше, чем писания. И это была такая культура, что даже за девяносто тысяч лет нам не удалось создать еще один язык, столь же совершенный, как санскрит. Вы не сможете найти ни единого пробела, ни единой трещины в нем. Это не происходит в один день; это требует времени — тысяч лет для развития.

Ваша забывчивость такова, что вам может быть навязана любая идиотская обусловленность, а как только обусловленность навязана вам, вы стараетесь понять все в соответствии со своей обусловленностью. Христианские ученые были изумлены, но они кое-как постарались зафиксировать все в пределах шести тысяч лет. С писаниями это было легко, но что делать с городами?

В Мохенджодаро и Хараппе они обнаружили семь пластов. По мере того как раскопки продолжались, это становилось все более и более обескураживающим.

По-видимому, Хараппа и Мохенджодаро перенесли семь бедствий — возможно, землетрясений, возможно, наводнений, — нельзя сказать. Но одна вещь была определена — первому пласту семь тысяч лет; что же сказать о седьмом пласте? Так не бывает, чтобы всего за несколько дней великая культура, великий город мог бы возникнуть, быть разрушенным от какого-то бедствия, а новый город возник сверху. Эти семь пластов показывают, что Хараппа существовал за тысячи лет до этих семи тысяч лет назад — верхнему пласту семь тысяч лет.

Было время, они прекратили раскопки глубже первого пласта. Согласно их обусловленности, больше быть не может; даже этого быть не могло, так как любой ученый-исследователь говорил, что всем этим вещам семь тысяч лет, а это не вписывается в христианскую конструкцию. Поэтому они прекратили, полагая, что это все.

Но некоторые из раскапывающих чувствовали, что это был не единственный существовавший пласт, и они обнаружили еще один пласт ниже, еще один огромный город; они продолжили раскопки. А седьмой пласт, которому должно быть, по меньшей мере, пятьдесят или шестьдесят тысяч лет, поражает.

Я побывал на том месте. Это поражает, потому что показывает: каким-то образом те люди достигли даже более высоких стандартов технологии, науки, культуры, ведь дороги были так же широки, как дороги Нью-Йорка, а такие широкие дороги не нужны, если у вас нет транспорта, уличного движения.

Варанаси, говорят индуисты, старейший индуистский город, но разница очевидна: автомобилю не пройти в более старую часть, дороги очень тесные — люди просто ходили пешком; свет солнца почти никогда не попадал на те улицы, а по обеим сторонам высокие здания. Дорога до того тесна, что только небольшой рикша может пройти, это всегда одностороннее движение — двое рикш не могут разминуться. Зачем в Хараппа и Мохенджодаро сделаны шестидесятифутовые шоссе — очень прямые, превосходные перекрестки?

Другой поразительной вещью было то, что у них была водопроводная система, недоступная даже сегодня тысячам деревень в Индии. У них было определенное устройство, чтобы вода могла по трубам попадать в каждый дом, у них были снабженные ваннами комнаты.

Всего сто лет назад в Верховном суде Америки было дело, когда кто-то на континенте — в Европе — открыл, что ванную комнату можно соединить со спальней. Это было на самом деле комфортабельно, и — так или иначе людям было привычно мыться вне дома. Человека, который впервые построил присоединенную ванную комнату в Америке, всего сто лет назад христианский архиепископ Америки потащил в суд. Его осуждала вся Америка: «Он — грязный; у него ванная соединена со спальней». Традиционно ванная комната была в отдалении позади дома.

Сейчас один архитектор пришел к идее, которая превосходит все. Хотя никто не готов заключить с ним контракт, его идея прекрасна. Я видел чертежи и рисунки того, что он сделал из ванной комнаты. Он не присоединяет ванную к спальне, он делает большую ванную комнату, которая включает спальню. Похоже, это будущее — зачем присоединять? И зачем спальне придавать столько значения? Он создал такую замечательную ванную комнату — она кажется почти украшением, — которая может включать в себя спальню; это очень удобно.

Но, конечно, если кто-то попробует сделать так, христианство потащит его опять в суд: «Это заходит слишком далеко! Присоединить — ладно, мы можем забыть о вашей присоединенной ванной; по крайней мере, там разделяют стена и закрытая дверь. Но ванная и спальня вместе...» И он называет это «спальня в ванной», он даже не называет это «ванная в спальне» — важнее ванная комната.

Но в Хараппе и Мохенджодаро они присоединяли ванные комнаты; у них были плавательные бассейны, у них была превосходная дренажная система. Христианство и христианские ученые оказались просто в тупике — что делать с этим?