Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

том, что чем сильнее твоя любовь, тем тяжелее ее терять.

– Мы никогда ее не потеряем. Я принадлежала тебе с того самого дня, как родилась, и буду твоей до самой смерти. Расстоянию не победить судьбу.

Брант сжимает меня в объятиях, наши губы сливаются, а языки стремятся друг к другу. Поцелуй отчаянный и исступленный, полный соли наших слез и стонов боли. И чем дольше наши губы и тела соприкасаются, тем отчетливее я чувствую, как он теряет себя, желая удержать. Он еще сильнее сжимает меня, каждый кусочек моего тела: талию, шею, волосы. Он пожирает меня, целует так, словно в надежде открыть неизведанное, куда мы оба сможем сбежать.

Его решимость ослабевает.

Он дает трещину.

А я снова стою на том замерзшем пруду. Мне нужно сделать выбор, который изменит ход моей жизни.

Со сдавленным стоном я отступаю назад и качаю головой, зная, что сейчас я должна быть сильной.

Брант всю свою жизнь был сильным.

Он взваливал на себя мои тяготы, мое тяжелое бремя и нес их с достоинством. С гордостью. Брант всегда делал все возможное, чтобы защитить меня, и теперь настал мой черед.

Моя очередь быть храброй.

Последние слова его матери, обращенные к нему, проносятся в моем сознании, сдавливая грудь от чувств. Я судорожно вздыхаю и делаю небольшой шаг назад.

– Я всегда буду защищать тебя.

Я внимательно наблюдаю за ним; время словно останавливается.

Он впитывает мои слова.

Его зацелованные губы размыкаются от резкого вдоха.

– А теперь… закрой уши, – мягко говорю я ему.

Его взгляд вспыхивает от нахлынувших воспоминаний. Одинокая слезинка медленно, мучительно катится из уголка его глаза вниз по щеке.

И он повинуется.

Он медленно поднимает руки и сильнее зажмуривает глаза, отчего слезы начинают литься безумным потоком. После этого он закрывает уши и медленно с дрожью выдыхает.

– Я не хочу уходить, – начинаю я, накрывая его ладони своими; мой голос едва слышен. Слезы льются по моему лицу, словно разбушевавшаяся река. – Я хочу остаться и построить жизнь с тобой – прекрасную жизнь, которую, я знаю, мы заслуживаем. Я хочу выйти за тебя замуж, Брант Эллиотт, и я хочу заниматься с тобой любовью каждую ночь под радугой и звездами. Я хочу иметь от тебя детей. Я хочу вырастить их сильными и смелыми, как их отец, и я хочу петь им колыбельные при свете луны. – Горло сдавливает от боли этих слов, и я замолкаю на миг, чтобы снова обрести голос. Со вздохом, полным печали, я завершаю: – Я не хочу гнаться за своей мечтой, потому что это все бессмысленно, если нет тебя.

Я смотрю на него.

Обнаженный, уязвимый, такой красивый и сломленный.

Он все так же прижимает ладони к ушам, пока по его лицу струятся слезы, подобные тоскливым капелькам дождя. Глаза все еще плотно зажмурены, а тело дрожит от переполняющих его чувств.

Я отстраняюсь, отпускаю его ладони и жду.

Проходит несколько мучительных тянущихся мгновений, прежде чем Брант судорожно распахивает глаза и медленно опускает ладони. Он слизывает слезы с уголка губ и шепчет срывающимся голосом:

– Что ты сказала?

Закрыв глаза, я набираюсь храбрости.

И я лгу ему.

– Я сказала… что это к лучшему. Что так будет лучше, – бормочу я, стараясь сохранить ровный тон голоса. Сильный и бесстрашный. Затем я делаю еще один шаг к нему, приподнимаюсь и прижимаюсь к его губам в последнем, прощальном поцелуе. – Ищи меня выше радуги, Брант. Этот июньский жучок полетит высоко.

* * *

Ее больше нет.

Джун ушла – и теперь единственное утешение, которое у меня осталось, – это надежда на то, что все ее мечты сбудутся.

Я сижу на кафельном полу, опустив голову на руки и ненавидя рыдания, которые льются из меня. Я не хочу их слышать.

Я не хочу слышать, как разрывает мне грудь, потому что нет более мучительного звука, чем звук разбивающегося сердца.

Я закрываю уши.

Я закрываю уши и даю себе сломаться.

Произошла трагедия – это я знаю.

Я только не знаю, заключалась ли трагедия в том, что она оставила меня, или в ее любви ко мне.

Глава тридцать четвертая

«Ты первый»

Брант, 25 лет

Проходит еще три дня, прежде чем я набираюсь смелости и стучу в дверь к Бейли.

Обычно я сразу заходил внутрь. В конце концов, я здесь жил.

Но я здесь больше не живу.

Я засовываю руки в карманы джинсов, чтобы они не дрожали, когда по ту сторону двери раздаются приближающиеся приглушенные шаги. Я стараюсь не думать о Джун, когда порыв ветра доносит до меня цветочный аромат сирени.

Дверь открывается.

Эндрю смотрит на меня; его глаза впали, кожа мертвенно-бледная.

На краткий миг в его взгляде сквозит удивление, а затем на смену ему приходит чувство отвращения. Он яростно впивается пальцами в дверную раму – костяшки белеют. Он стискивает зубы, а затем рычит:

– Убирайся к черту из моего дома! Тебе здесь не рады.

И тут же дверь с силой захлопывается, так что петли дребезжат и рама едва не раскалывается.

Я закрываю глаза, задерживаю дыхание, пытаясь сдержать свои эмоции.

Я измотан.

Я изможден до предела, так как провел последние семьдесят два часа в двух рабочих сменах – мне просто нужно было хотя бы как-то занять голову. Я не спал, почти ничего не ел, и я в шоке, что мои ноги вообще еще способны удерживать меня в вертикальном положении. Все, что я делал последние три дня, – это работал и скучал по Джун.

Она прислала мне фотографию из аэропорта имени Кеннеди, сообщив, что благополучно приземлилась. Увидеть всплывшее на экране мобильного имя «Джунбаг» оказалось сродни удару в живот, но я все равно был благодарен сообщению. Надеюсь, что наше общение продолжится. Надеюсь, она будет звонить мне и писать. Надеюсь, она будет делиться со мной своей жизнью, потому что моя без нее стала серой и унылой.

Что только подтверждает тот факт: все было к лучшему.

Кто я без нее?

Проведя рукой по лицу, я обдумываю свой следующий шаг, глядя на дверной коврик с рисунком резвящихся такс.

Я понимаю, что был трусом. Я держался на расстоянии от Бейли и не поддержал Джун, когда она отстаивала перед ними наши отношения. Меня все еще гложет чувство вины. Она была такой храброй и полной решимости, когда выбегала из квартиры в то утро. Я же полностью закрылся. Я был опустошенный. В ступоре.

Бесполезный.

И я чувствую