Гангутцы - Владимир Рудный

Но все это было долго рассказывать. Беде просто сказали:

— Бьем, моторист, врага, как Антон наказывал. По-снайперски. Может быть, ты останешься, поможешь нам?

Беда отказался: нет, счет Антоненко он еще не закрыл!

— Гордимся тобой, Григорий, — пожал ему на прощанье руку Игнатьев. — Только мало сбивать самому, учи других. Взял бы, пока есть время, да написал в газетку «Советы снайпера». И пуля, мол, не дура…

Беда повстречал в госпитале Фомина — тот тоже ходил на перевязку. Поговорили. Посоветовались. Вскоре в газете появилась заметка «И пуля не дура».

Беда писал, что если Суворов и сказал когда-то, что пуля дура, то это объяснялось главным образом примитивностью оружия того времени. Оптики не было, и мушка не та. А сейчас наше оружие совершенное. Правильно применяешь винтовку — пуля в сердце врага. Беда рассказывал про товарищей, которые всегда умели перехитрить врага, стреляя по-суворовски: редко, да метко.

А на другой день в доме отдыха его навестил Петро Сокур, Герой Советского Союза. Сокур разыскал белую двухэтажную дачу за палисадником; вывески на ней не было, но по занавескам на окнах и доносившимся оттуда звукам патефона Сокур без вывески определил, что это и есть дом отдыха.

На опрокинутом посреди веранды ящике четверо матросов забивали «козла». Сокур поздоровался и спросил, не с Хорсена ли они.

— Дети капитана Гранина, — назвался один из матросов и, оглушительно стукнув косточкой домино об ящик, крикнул партнеру: — Вот мы твоего Маннергейма и отрубим! — Он имел в виду шестерочного дупля, в разные годы и в разных местах именуемого матросами то Чемберленом, то Маннергеймом, то Гитлером.

— Большие у Гранина детки! — одобрил Сокур. — А есть ли среди вас Беда?

— С бедой не водимся, а Григорий Беда здесь…

Сокур познакомился с хорсенским снайпером.

— Хорошо вы придумали: «дети капитана Гранина», — сказал он, сидя с Бедой на лавочке возле дачи. — У нас тоже очень хорошие командиры. Вот капитан Сукач, например. Ему финны персональные листовки пишут. Или лейтенант Хорьков, командир нашей роты. Храбрейший воин. А наш полковник Симоняк — он соратник самого Кочубея!..

— Золотую Звезду еще не получили? — спросил Беда.

— Уж больно далеко до Михаила Ивановича Калинина, — улыбнулся Сокур. — Мы уж с вами вместе получим, Григорий, хорошо?

Беда смутился и отмахнулся:

— Что вы, Петр Трофимович! Мне до вас далеко. Вы учились на снайпера?

— Окончил специальные курсы. А вообще я с детства вожусь с ружьем. Люблю стрелять.

— Я тоже люблю поохотиться. Но снайперских курсов не кончал.

— Это дело наживное, — успокоил Сокур. — На курсах важно что? Теория стрельбы, особенно по движущимся целям и при различной погоде. Но все это легко постичь…

Заметив, что Беда заинтересован, Сокур привычными жестами стал чертить на земле и объяснять:

— Вот, допустим, перед вами цель…

В нем проснулся педагог, учитель из Демковки. И добрый академический час Сокур читал Беде свою первую лекцию по теории стрельбы.

Эта лекция была только началом учебы. Они встречались еще не раз, пока Беда не собрался на Хорсен.

Его в доме отдыха и в госпитале полюбили и приглашали задержаться, еще отдохнуть. И верно, ему надо было бы еще отдохнуть: Беду мучили галлюцинации; даже наяву ему мерещились мохнатые елки, вдруг принимавшие облик врага, стреляющего в наших матросов из автомата. Побаливало плечо, только что зажившее. Когда девушки в госпитале смастерили Беде подушечку под винтовку, как скрипачу под скрипку, Беда решил, что он уже может вернуться к своему делу: подушечка избавит его от боли, а галлюцинации пройдут, как только он начнет бить врага. Он спешил, зная, что война не ждет. Он был нужен и на Хорсене и на других островах, потому что даже финская разведка теперь знала, что «Беда избавляет островитян от всяких неприятностей».

Глава одиннадцатая

Честь отряда

Взятием Эльмхольма завершилось продвижение отряда Гранина на западном фланге Ханко.

Хорсенский архипелаг угрожающе навис над тылами финнов в Ботническом заливе.

А на востоке от полуострова, в Финском заливе, другие десантные отряды захватили несколько крупных островов, прикрывающих Тверминнэский рейд и Петровскую просеку.

Оставлен Таллин. Военный совет флота приказывал ханковцам закрепляться на захваченных рубежах.

В конце августа на Хорсенском архипелаге начали строить укрепления. Федор Георгиевич Пивоваров изучал рубежи каждого острова и составлял план такой обороны, при которой исключались бы всякие сюрпризы. За ним следом шли саперы Репнина, они готовили котлованы для будущих дзотов и пулеметных точек. Пивоваров завалил заказами филиал «фабрики стандартных дзотов» Репнина, развернутый на Хорсене.

Сам Анатолий Репнин прибыл на Хорсен управлять этой «фабрикой». Взвод, к ужасу Думичева, поселился всего в пятидесяти метрах от нового командного пункта, Думичев теперь обходил КП отряда за три версты. Правда, встречаться с Граниным ему пока не приходилось. Гранин ходил из роты в роту, проводил строевые занятия, разумеется, ворча, что «знаменитый десантный отряд превращается в заурядную пехотинскую часть». А Думичев и все саперы работали то в хорсенском лесу, то на островах, сооружая и здесь непробиваемую «линию Репнина». Дежурные солдаты и матросы валили лес; саперы строили каркасы; плотники, прозванные «бурлаками», тянули ночью вдоль острова эти каркасы к передовой, а дальше плоты шли на буксире за шлюпками под огнем противника.

Работа только началась. Успели укрепить Эльмхольм.

По ночам на моторках к Кугхольму подскакивали шюцкоровские автоматчики. Они донимали бойцов обстрелом, прощупывая щель для десантов.

В темную ночь на второе сентября с хорсенской пристани Томилов проводил взвод Щербаковского в засаду в район Кугхольма. На двух катерах Щербаковский отправился, чтобы подстеречь автоматчиков и как следует их проучить.

Томилов медленно зашагал вдоль берега, прислушиваясь к малейшему звуку на левом фланге. Он знал: когда Щербаковский начинает действовать, пробуждается вся округа.

Стучали топорами лесорубы, с залива доносились голоса плотовщиков.

— Гей!.. Трави помалу!..

— Полундра!.. — зычно кричал кто-то с берега.

«Тянут на Гунхольм плот, — подумал Томилов. — Опять Пружина базар устроил…»

На берегу у костра грел руки флегматичный лейтенант Пружина, недовольный тем, что его взводу поручили сплав плотов.

Подойдя к костру, Томилов поздоровался и спросил:

— Почему на плотах такой галдеж?

— Живые ж люди, — откликнулся Пружина. — Там целое отделение.

— А бурлачат сколько?

— Трое.

— Да вы четвертый, руки греете, — сердито сказал Томилов. — Переставить все наоборот: поменьше народу на плоту. И чтобы побыстрее тянули берегом. Шлюпка для буксирования готова?..

Пружина не успел ответить: на заливе поднялась пальба, да такая, что Пружина тотчас разбросал костер, а Томилов поспешил к командному пункту. Но стреляли не слева, где находился Щербаковский, а справа, со стороны Гунхольма.

Навстречу Томилову бежали писаря.

— Капитан послал поднимать резервные взводы рот…

Еще с порога Томилов услышал голос Пивоварова:

— …Связь прекратилась на десятой минуте боя. Пять минометных батарей бьют по переправе на Старкерн и по отмелям…

Пивоваров докладывал по телефону в штаб базы. А Гранин, расстегнув китель, навалился на островную карту, разостланную на столе.

— Пружину надо подтянуть, Борис Митрофанович, — возможно спокойнее произнес Томилов, подсаживаясь рядом. — В ноль по чайной ложке — долго будем сплавлять плоты…

— Какую пружину? — не понял Гранин. — Тут Кабанов мне такую пружину сейчас накрутил — глаза на лоб лезут. Или Гунхольм будет наш, или долой с отряда…

— Ты не кипятись, не волнуйся. И Гунхольм будет наш, и отряд будет твой. Что произошло?

— Прохлопали, ротозеи, высадку. Я им наказывал: вахтенную службу нести, как на корабле. Записывать в журнале, чтобы все чин чином. На финском берегу чтобы муха незамеченной не пролетела. А они упустили выход финских катеров. Понимаешь, комиссар, пытались шюцкоры действовать по-нашему. Зашли было с тыла. Ну, дали им по морде. По-нашему у них не выходит. Тогда они бросили весь десант на северный берег, вот сюда, перед Восьмеркой… Так назывался перешеек, соединяющий обе половины Гунхольма, похожего на восьмерку.

— Восьмерка наша?

— То-то и неизвестно, наша ли. Пулемет стучит там станковый, как будто наш… Ну, что там еще? — У входа в каюту стоял писарь Манин.

— Взводы подняты по тревоге, товарищ капитан. Командир отделения разведки Богданов дожидается здесь. С Гунхольма прибыл связной.