Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

Во-вторых, норманисты, считая овальные фибулы (броши) специфи­ческой чертой именно норманского женского костюма и рассматривая их как часть сакрализованого комплекса личных вещей и оберегов женского костюма (отчего они якобы не могли служить предметом торговли), ха­рактеризуют их этническим индикатором скандинавских погребальных комплексов. Со столь категоричным заключением не позволяют согла­ситься многие факты, известные, кстати, тем, кто их не берет в расчет. Так, например, у прибалтийских ливов скандинавские фибулы в первых столетиях II тыс. н.э. вошли в состав местного этнографического костю­ма и были дополнены вполне самобытными роскошными нагрудными привесками. В курганах Приладожья те же фибулы встречаются, как правило, в сочетании с финскими шумящими подвесками, игравшими роль племенного убора и амулетов, причем подвески прикреплены цепочками к фибулам. В Ириладожье и Ярославском Поволжье сканди­навские украшения обнаружены в погребениях с местным ритуалом. Из чего В.В. Седов выводил, что, очевидно, скандинавские фибулы носи­ли в Ириладожье весские женщины. В скандинавском костюме, под­черкивают специалисты, обязательны две фибулы. Но во владимирских курганах в большинстве случаев попадается по одной такой находке. В Гнездовском могильнике раскопано более двух десятков погребений со скорлупообразными фибулами, и в 16 курганах встречено по одной фи­буле, в остальных по две, а в одном случае четыре. В силу чего подав­ляющая часть данных погребений никак не может быть объявлена скан­динавской, хотя именно такая характеристика и подвела Р.Г. Скрынникова к мысли, что Гнездово представляло собой «едва ли не самый крупный в Восточной Европе скандинавский некрополь», опорный пункт норманнов, «преодолевавших сопротивление Хазарии».

Весьма ценно наблюдение М.К. Каргера над двумя серебряными фибулами, обнаруженными в погребальных комплексах киевского некропо­ля и украшенными филигранью и зернью: одна из них была использо­вана в женском уборе уже не как фибула, а как подвеска-медальон, для чего к ней с тыльной стороны было прикреплено проволочное кольцо (ученый отнес эти погребения к богатым погребальным памятникам киевской знати). По одной из версий И.П. Шаскольского, «обе женщины были славянками, фибулы приобрели путем покупки и носили их просто под влиянием скандинавской «моды». И нельзя, в таком случае, не признать правоту известного археолога Седова, давно уже отметившего, что находки вещей скандинавского происхождения (скорлупообразные фибулы, широкие выпукловогнутые браслеты, плетеные браслеты, подвески) «не являются этноопределяющими». Эти вещи относятся к X в., подытоживал ученый, ко времени оживленных торговых связей Скандинавии с Восточной Европой, в результате которых скандинавские украшения, как свидетельствуют приладожские курганы, распростра­няются довольно широко среди финского населения лесной полосы Восточной Европы. Ныне убежденный норманист А.Н. Кирпичников, по праву рисуя грандиозные масштабы торговли на Балтике и в Восточной Европе, говорит, что «славянки носили скандинавские фибулы и салтовские стеклянные лунницы, булгары пользовались русским оружием, ара­бы употребляли русские шапки».

Но такому, вообще-то, естественному «интернационализму» в укра­шениях, оружии, одежде способствовала не только торговля, но и гра­бительские экспедиции, частые для того времени, благодаря чему вещи неоднократно меняли своих владельцев. Названными причинами объяс­няется присутствие в Гнездове, находившемуся на одной из оживлейнейшей торговой восточноевропейской магистрали, скандинавских женских украшений, а также возможным нахожлением среди его жи­тельниц скандинавок, тех же военных трофеев и, вместе с тем, тех же предметов торговли и обмена. А. Стальсберг отмечает наличие в Гнездове «удивительно большого числа парных погребений с ладьей»: 8-10 из 11. Совершенно справедливо заметив, что «муж и жена обычно не умирают одновременно», норвежская исследовательница напомнила известный рассказ Ибн Фадлаыа о похоронах знатного руса совместно с его рабыней. Но принять эту версию Стальсберг не решилась, т.к. у погребенных жен­щин имеются фибулы и множество бусин, что скандинавские археологи интерпретируют «как отличие свободных женщин». Хотя вместе с тем она констатирует, что убийство вдовы и ее похорон с мужем скандинав­ская история эпохи викингов не знает. В свете чего остается признать, что в парных погребениях с Ігадьей (а в них, надо сказать, отсутствуют следы вторичного погребения), рядом со своим хозяином покоится его рабыня (наложница), возможно, скандинавка. Д.А. Авдусин говорил о фактах разноэтничных парных погребений, например, мужчины-балта с женщиной-скандинавкой. При этом он подчеркивал: «Вряд ли стоит сомневаться, что женщина будет положена на костер в национальном наряде, а основным обрядом погребения может оказаться балтийкой». Стальсберг также обратила внимание на то, что ладейные заклепки из Гнездова «ближе к балтийской и славянской, нежели скандинавской традиции». Подобный факт также порождает серьезные сомнения в скандинавском этносе погребенных в ладьях, не имеющих, стало быть, к ним никакого отношения.

Ю.Э. Жарнов, объявив скандинавскими значительную часть захороне­ний Гнездова, вместе с тем указал, что керамика - основной датирующий фактор . Но вся керамика Гнездовского могильника, констатируют не сомневающиеся в норманстве варягов археологи А.В. Арциховский, Д.А. Авдусин и Т.А. Пушкина, «именно славянская», и она находится во всех погребениях, приписываемых скандинавам. А керамические свиде­тельства действительно занимают особое место в системе доказательств археологов: своей массовостью они служат, отмечал Арциховский, «на­дежнейшим этническим признаком». Именно они, позже как бы добав­лял Авдусин, имеют «первостепенное значение для этнических выво­дов». В этом случае важно отметить, что знаменитый сосуд с надписью кириллицей, сделанной в начале X в., был составной частью погребаль­ного инвентаря, обычно относимого к «норманскому». Сам же погре­бальный инвентарь (обряд), как известно, обусловлен «суммой религиоз­ных воззрений», это часть религии, которая «быстро не меняется». Но современные норманисты сосуду со славянской надписью, найденному якобы в захоронении воина-скандинава, отводят лишь роль опроверже­ния доказательства знакомства погребенного «с древнерусским языком или письменностью». Немаловажно заметить, что гнездовские гончарные сосуды близки к сосудам южнобалтийских и западных славян, что связано, отмечают археологи, с появлением в Гнездове группы западно­славянского населения.

Нельзя обойти вниманием погребения в камерах (середина и вторая половина X в.), обнаруженные в Ладоге, Пскове, Гнездове, Тимереве, Шестовицах под Черниговом, Киеве и объявленные как захоронения скандинавов, входивших в высший слой Руси. Об этой «истине» в по­следней трети ушедшего столетия настолько много говорили археологи (особенно В.Я. Петрухин, в «нормаыско-хазарской» концепции Киевской Руси которого этой «аксиоме» отведена одна из главных ролей), что она стала общим местом для всех рассуждений о скандинавской природе ва­ряжской руси354, рождала (как и те же фибулы) новые тому «доказатель­ства», а те, в свою очередь, другие. Западноевропейские ученые также связывают камерные погребения Восточной Европы со скандинавами. Но сейчас уже точно установлено (хотя это было ясно давно), что камер­ные гробницы Бирки IX в., на основании которых заключали о якобы норманском характере сходных погребений на Руси, не являются швед­скими (показательно, что установление данного факта нисколько не из­менило их скандинавской характеристики и не стало предметом разгово­ра в науке, необходимость в котором более чем очевидна). Одновремен­ные и подобные им захоронения открыты в Вестфалии, Чехии, Поль­ше, т.е. там, где скандинавов не было. А.Г. Кузьмин не сомневается, что «камерные погребения шли с континента в Бирку, а не наоборот» .

Истинное (а не кажущееся) число скандинавских предметов в русских древностях просто мизерно и в огромной массе других археологических находок практически равно нулю, что говорит о случайном характере их попадания в земли восточных славян. По заключению П.П. Толочко, «собственно скандинавских вещей на Руси не так уж и много», хотя в пер­вую очередь именно археологи (наши и зарубежные) говорят о постоянном проживание в ее пределах скандинавов, причем «нередко семьями, в го­родах и иногда сельских местностях». Справедливость слов Толочко видна прежде всего на материалах Киева и Новгорода, главных городов Руси, где норманнов должно было быть особенно много, и где они, ко­нечно, должны были оставить массу следов своего пребывания. Но эти следы отсутствуют. Так, в Киеве количество скандинавских вещей не превышает двух десятков, причем ни одна из них не имеет отношение к IX в. Эта цифра особенно примечательна на фоне утверждений зарубеж­ных ученых об основании Киева норманнами, уверенности Е.А. Мельни­ковой в том, что «вместе с Олегом в Киеве, вероятно, впервые появился постоянный и значительный контингент скандинавов». Примерно столько же скандинавских предметов, сколько найдено в Киеве, обнару­жено в Шестовице, где, учитывая дружинный характер поселения, заме­чает Толочко, их, казалось бы, «должно быть особенно много». В знаменитом Гнездове, в котором на Западе видят «анклав викингов», север­ные изделия встречаются, добавляет ученый, не чаще, чем западносла­вянские, восточные или западноевропейские.