Вторая мировая война 1939-1945 гг. Стратегический и тактический обзор. - Джон Фуллер

Наконец, атомная бомбардировка была политической ошибкой с неисчислимыми последствиями. Ватиканская газета «Оссерваторе Романо» 7 августа писала:

«Человечество думает не так, как думал да Винчи. Человечество ведает себя именно так, как предполагал да Винчи и чего он опасался. Оно поддалось чувству ненависти и изобрело орудия ненависти. На земле, на воде и в воздухе все шире развертывалось страшное, разрушительное соревнование, для которого были использованы все духовные и материальные дары, данные нам богом. Невероятно, но факт, что это разрушительное оружие остается как искушение для нашего потомства, которое, как мы знаем по горькому опыту, очень мало учитывает уроки истории»[[513]

Ссылка на Леонардо да Винчи касается идеи о создании подводной лодки. Он отбросил эту мысль, когда понял, какое применение может найти подобное изобретение.

Глава одиннадцатая. Первостепенные вопросы войны

1. Политика и война

В 1919 г., после четырех лет губительной войны, державы—победительницы не извлекли из этого конфликта никаких уроков, и теперь, когда вторая мировая война прошла весь свой цикл, они, судя по происходящим событиям, видимо, снова ничему не научились. Тогда они не сумели понять, что, поскольку война является инструментом политики, в основе политики, для того чтобы она могла быть созидательной, должна лежать нравственность, и если нравственность не будет идти в ногу с наукой, то материальное начало будет руководить государствами и неизбежно превратит их в прах.

Сегодня правит наука, нравственность пала, и политика поэтому потеряла свое значение. Фактически сейчас нет никакой политики, ее место заняло всеобщее стремление к еще более пагубной войне. Вместо сокращения вооружений мы видим их рост и неустанные поиски все более и более могущественных средств разрушения, а это верный показатель того, что плодоносные семена мира еше не посеяны.

Чтобы положить этому конец, следует изучить последнюю войну не только как простое столкновение вооруженных сил, но и как хирургическую операцию. Чем скальпель является для хирурга, тем должна быть для государственного деятеля война, и какими бы ни были причины войны, если цель государственного руководителя только разрушение, ясно, что война станет не чем иным, как скотобойней. Если же цель конструктивна и целительна, тогда война становится подобной хирургии. Вследствие неудачи непонимания, недостатка мастерства, рассудительности или знаний хирургическая операция иногда не удается, но если цель хирурга станет такой же, что и цель бойца на скотобойне, то операция не удастся обязательно; иначе и быть не может. Поэтому, как только определены причины войны, первую проблему ликвидации болезни (войны) следует решать в политической области. Это справедливо не только в мирное, но и в военное время. Вот почему если политика становится безумной, то и война — инструмент политики — не может быть не чем иным, как безумием, сеющим смерть. Для того чтобы война была здоровым политическим инструментом, нужна здоровая политическая цель, а чтобы эта цель была достижимой, она должна быть стратегически возможной. Например, если бы Эквадор поставил перед собой цель завоевать Соединенные Штаты, то эта цель была бы бессмысленна, поскольку стратегически она не достижима. Именно в такое положение поставили себя Англия и Франция в 1939 г., гарантируя целостность Польши. Это было невозможно стратегически и поэтому бессмысленно политически, в особенности когда Германия и Россия разделили Польшу. Обладая достаточно здравым смыслом, чтобы увидеть абсурдность своей стратегической позиции, два западных союзника перенесли свою цель из области политической в область эмоций. Несмотря на это, когда Сталин аннексировал более половины Польши, они не объявили войну России, как должны был и бы сделать, чтобы оправдать свою эмоциональную цель борьбы с Гитлером как «носителем зла». Вместо этого, глядя сквозь пальцы на действия одного неверного, они излили свою желчь на другого неверного и этим лишили свой «крестовый поход» всякой моральной базы.

«На этот раз мы выступаем в настоящий крестовый поход, — писал Фрэнсис Нейлсон в своем дневнике 11 октября 1939 г., — ему предстоит быть совершенно другим, нежели «священная война», которая началась в 1914 г. Та война была сравнительно легкой, ибо она окончилась, когда разбили немцев, и каждый знает историю этого апофеоза. Этот же крестовый поход с целью искоренения гитлеризма может продолжаться до тех пор, пока не будет уничтожен последний человек, который хочет господствовать над другим человеком».

Когда Готфрид Бульонский, один из вождей первого крестового похода, выступил для покорения неверных, были люди, которые верили, что победа над язычниками будет нетрудным делом, потому что бог на стороне крестоносцев. Но положение сложилось иначе, и пришлось совершать много походов. Эрнест Баркер говорит:

«Крестовые походы можно считать не удавшимися. Они завершились не занятием Востока христианами Запада, а завоеванием Запада восточными магометанами».

Это звучит весьма обескураживающе для современных крестоносцев, но поход, который предприняли Чемберлен и Даладье против тевтонского Саладина, может занять больше времени, погубить больше жизней и уничтожить больше материальных ценностей и в то же время не приведет к пресечению алчности диктаторов. Следует помнить, что Саладин появился только в XII в., до того, как он выступил на сцену, было много ему подобных.[514]

Самым худшим в крестовых походах является то, что их идеологические цели оправдывают применение любых средств, как бы ужасны и жестоки они ни были. Так, хотя Латеранский собор в 1139 г. запретил, угрожая анафемой, пользоваться арбалетом «как оружием, ненавистным богу и недостойным для христианина», однако он же разрешил его применить против неверных. И в Тридцатилетнюю войну, когда простой народ был вовлечен неистовой пропагандой в борьбу, люди поверили, что для очищения или поддержания религии, в зависимости от обстоятельств, их святая обязанность убивать врагов самыми зверскими способами.[515]

Такое же положение было во время второй мировой войны — войны против ереси, войны между догмами. Так, немцы по расовым идеологическим причинам уничтожили сотни тысяч евреев и заперли сотни тысяч людей в концентрационные лагери.

Характерно, что Черчилль, который многие годы гремел против сталинизма, во время войны сосредоточил весь свой авторитет и колоссальную энергию на разгроме самого смертельного врага Сталина и с помощью Америки открыл ворота Восточной Европы для вторжения русских.

С присущей ему непоследовательностью Черчилль заявил 10 ноября 1942 г.:

«Позвольте мне, однако, дать разъяснение на случай, если кто—нибудь будет заблуждаться по этому поводу… Я стал премьер—министром короля не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи»[[516]

Однако ненависть к гитлеризму так ослепила его политически и стратегически, что, по существу, он сделал именно то, что отрицал. Нарушив равновесие сил в Европе, он разрушил основание, на котором зиждилась Британская империя и без которого она едва ли долго протянет.

На этот раз, доведя неограниченную войну до конечной ее цели, он не только преуспел в уничтожении Германии, но и лишил базы традиционную английскую внешнюю политику и стратегию, которые всегда строились не на фантастической идее крестовых походов, а на солидной географической основе. С того момента, как Черчилль стал премьер—министром, он стал осуществлять теорию стратегических бомбардировок Дуэ, ибо она соответствовала его политике уничтожения. Видимо (весь ход войны подтверждает это предположение), занимая одновременно должности премьер—министра и министра обороны, он позволил второму увлечь за собой первого. Фактически он подчинил политическую точку зрения военной и поэтому, согласно Клаузевицу, действовал «вопреки здравому смыслу».

Вопрос достаточно важен, чтобы процитировать полностью параграф, в котором приводятся эти слова. Он гласит:

«Мысль о том, что политическая точка зрения с началом войны должна исчезнуть, была бы возможной лишь в том случае, если бы война была боем не на жизнь, а на смерть, вследствие одной только вражды; войны же в таком виде, как они бывают в действительности, являются не чем иным, как проявлением именно политики… Подчинять политическую точку зрения военной бессмысленно, так как политика родила войну, политика — это разум, война же только орудие, а не наоборот. Следовательно, остается только подчинить военную точку зрения политической»[[517]

Читатель может, однако, сказать, что война была борьбой не на жизнь, а на смерть и что поэтому Черчилль был прав.