Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп

гостиница?

– Маленькая.

– Очень маленькая? Маленькая и неудобная? Однако я согласна почти на любую.

– Полагаю, в ней примерно сто мест, и в Штатах она бы считалась очень маленькой.

– Пол, – сказала миссис Хартл, радуясь, что вновь заставила его шутить, – ты вполне заслужил, чтобы я запустила в тебя чайной посудой. И все из-за того, что я не восхитилась видом саутэндского океана.

Она встала, подошла и взяла его за руку.

– Ты же поедешь со мной? Женщине очень тоскливо ехать в такое место одной. Я не прошу тебя остаться. Обратно я вернусь сама.

Держась обеими руками за руку Пола, она заглянула ему в лицо:

– Ради старой дружбы?

Мгновение-другое он молчал, нахмурясь, и пытался думать, но видел лишь опасность для себя и не знал, как ее избежать.

– Надеюсь, ты не оставишь без ответа такую мою просьбу, – сказала миссис Хартл.

– Хорошо, я отвезу тебя. Когда ты едешь?

Он ободрял себя смутной мыслью, что в поезде будет как раз удобно изложить свои доводы… или, может быть, на песках Лоустофта.

– Когда я еду? Когда ты меня отвезешь? У тебя заседания совета, и акции, и возрождение Мексики. Я бедная женщина, у которой всех дел – нянчить малыша миссис Питкин. Сможешь ты собраться за десять минут? Потому что я смогу.

Пол мотнул головой и рассмеялся.

– Я назначила время, и оно тебя не устроило. Что ж, сэр, назовите свое, и я обещаю, что оно меня устроит.

Пол предложил субботу, двадцать девятого. В пятницу ему надо было присутствовать на заседании совета, и он обещал до тех пор зайти к мистеру Мельмотту.

Разумеется, суббота ее устроила. Встретится он с ней на станции?

Пол, само собой, пообещал за ней заехать.

Когда он собрался уходить, она подошла ближе и подставила ему щеку для поцелуя. Бывают минуты, когда мужчине совершенно невозможно проявить осмотрительность, как бы ни велика была опасность. Разумеется, он обнял ее и поцеловал не только в щеку, но и в губы.

Глава XLIII. Сити-роуд

По поводу своего родства с миссис Питкин Руби сказала чистую правду. Ее отец женился на Питкин, чей брат умер, оставив вдову в Ислингтоне. Старик на ферме Овечьего Акра был очень недоволен этим браком, никогда не говорил с невесткой – и с сыном после женитьбы – и ополчился на весь питкинский род. Согласившись взять Руби на попечение, он поставил условием, что она не будет поддерживать связи ни с кем из Питкинов. Условие это Руби нарушала и тайком переписывалась с дядиной вдовой в Ислингтоне, а сбежав из Суффолка, благоразумно отправилась прямиком к тетке. Миссис Питкин по бедности не могла поселить Руби у себя насовсем, но она была женщина добрая, и они договорились. Руби проживет у нее по крайней мере ближайший месяц, но будет отрабатывать свое пропитание. Впрочем, Руби выговорила себе право иногда уходить по вечерам. Миссис Питкин тут же спросила про кавалера. Руби заверила, что все хорошо. «Если кавалер порядочный, может, лучше ему приходить сюда?» – предложила миссис Питкин, надеясь таким образом избежать скандала. «Это уж как получится», – ответила Руби и рассказала все про Джона Крамба: что она ненавидит его всем сердцем и не выйдет за него, хоть ее режь. Затем Руби подробно описала вечер, когда Джон Крамб и Джо Миксет ужинали на ферме, и то, как дед с ней обошелся за отказ пойти с Джоном Крамбом к венцу. У миссис Питкин были свои правила, и жильцов она предпочитала по возможности порядочных, но ей надо было жить и кормить детей. Миссис Питкин дала Руби очень дельный совет. Разумеется, если она ни в какую не хочет выходить за Джона Крамба, это другое дело. Однако девушке нужно в первую очередь думать про крышу над головой – и про хлеб. «Чего стоит вся любовь в мире, если мужчина не может о тебе позаботиться?» Руби ответила, что знает человека, который о ней позаботится, и что она сама разберется, не надо ее учить. Миссис Питкин была женщина в целом порядочная, но не ханжа. Если Руби решила устраивать дела с кавалером по-своему, стало быть, так и надо. Миссис Питкин полагала, что нынешние девушки пользуются или должны пользоваться большей свободой, чем было принято в ее молодости. Мир меняется так быстро! Миссис Питкин знала это не хуже других. И когда Руби ходила вечерами в театр (якобы одна, но, вероятно, с кавалером) и домой возвращалась за полночь, миссис Питкин почти не отпускала замечаний, объясняя такие новшества изменившимися порядками своей страны. Ей в юности не разрешали ходить с молодым человеком в театр, но то было в начале царствования королевы Виктории, пятнадцать лет назад, и с тех пор нравы стали проще. Руби не говорила миссис Питкин, как зовут ее кавалера, и на любые вопросы отвечала, что все хорошо. Имя сэра Феликса ни разу не прозвучало в ислингтонском доме, пока его не произнес Пол Монтегю. Руби устраивала дела по-своему не то чтобы к полному своему удовольствию, но по крайней мере без помех. Теперь она знала, что помехи возникнут. Мистер Монтегю ее выследил и все рассказал дедову помещику. Скоро сюда явится сквайр, а за ним и Джон Крамб, да еще, небось, с Джоном Миксетом, и тогда, как сказала Руби, укладываясь на диван, который делила с двумя маленькими Питкинами, «заварится каша».

– Угадайте, кто к нам вчера приходил, – сказала она как-то вечером своему кавалеру.

Они вместе сидели в мюзик-холле, удобно совмещавшем все прелести питейного заведения, театра и бального зала. Сэр Феликс курил. Он был, по собственному выражению, «инкогнито» – в цилиндре с загнутыми полями и зеленом сюртуке с голубым шелковым галстуком. Руби находила, что ему это очень к лицу. Феликс считал, что вест-эндские друзья не узнают его в таком наряде. Он курил, прихлебывал горячий разбавленный бренди из одного стакана с Руби и наслаждался жизнью. Бедняжка Руби! Она отчасти стыдилась себя, отчасти была напугана, но держалась за чувство, что так приятно сбросить оковы и быть вместе с милым. А почему бы и нет? Девицам Лонгстафф позволено сидеть, танцевать и гулять с кавалерами – когда они у них есть. Как обидно было бы выйти за глупого увальня Джона Крамба, ничего в жизни не увидев! И все же ей было не совсем уютно попивать разбавленный бренди своего ухажера в мюзик-холле на Сити-роуд между одиннадцатью вечера и полуночью. Она видела то, чего предпочла бы не видеть,