Второй пол - Симона де Бовуар

позволяют обращаться с девочками точно так же, как с мальчиками. Я знавала в одной деревне двух девочек трех и четырех лет, которых отец одевал в штанишки; все дети приставали к ним, спрашивали: «Это девочки или мальчики?» – пытались проверить, так что в конце концов они взмолились, чтобы их одевали в платья. Даже если родители разрешают девочке вести себя как мальчик, ее манеры будут шокировать окружающих – подруг, учителей, – если только она не живет в полном одиночестве. Всегда найдутся тетушки, бабушки, кузины, которые уравновесят влияние отца. Обычно его роль в воспитании девочки второстепенна. Одно из проклятий, тяготеющих над женщиной, заключается, по справедливому замечанию Мишле, в том, что в детстве ею занимаются только женщины. Мальчика сначала тоже воспитывает мать, но она уважает его мужественность, и мальчик очень быстро ускользает от ее влияния[285]; девочку же мать стремится включить в женский мир.

Ниже мы покажем, насколько сложны отношения матери и дочери; для матери дочь – это и ее двойник, и другая, мать одновременно и властно любит дочь, и враждебна ей; она навязывает ребенку собственный удел: это и способ горделиво отстоять свою женственность, и способ отомстить за нее. Тот же процесс можно наблюдать у гомосексуалистов, игроков, наркоманов, у всех тех, для кого лестно и в то же время унизительно принадлежать к какому-либо братству; все они ревностно пытаются увеличить число своих сторонников. То есть женщины, воспитывая девочку, весьма усердно, со смесью высокомерия и досады, стараются превратить ее в женщину, подобную им самим. Даже хорошая мать, искренне желающая добра дочери, обычно полагает, что самое разумное – сделать из нее «настоящую женщину», поскольку именно в таком качестве ей легче всего будет жить в обществе. Поэтому девочку окружают подружками, доверяют ее образование учительницам, она живет среди матрон, как во времена гинекеев, ей предлагают книги и игры, приобщающие ее к женскому уделу, вбивают в голову перлы женской мудрости, втолковывают женские добродетели, учат стряпать, шить, вести хозяйство, а также наряжаться, кокетничать и скромничать; ее одевают в неудобную и дорогую одежду, которую нужно аккуратно носить, делают ей замысловатые прически, внушают правила хорошего тона: держись прямо, следи за походкой; чтобы быть изящной, ей придется сдерживать естественные порывы, ей запрещают вести себя как мальчишка, играть в слишком бурные игры, драться – словом, от нее ждут, чтобы она, как и взрослые женщины, стала прислугой и кумиром. Сейчас, благодаря завоеваниям феминизма, становится все более и более обычным побуждать девочку учиться, заниматься спортом, но, если у нее это получается плохо, ее не осуждают так строго, как мальчика; ей сложнее добиться успеха, потому что от нее требуют реализовать себя иначе – во всяком случае, хотят, чтобы она была еще и женщиной, чтобы она не утратила женственности.

В раннем детстве девочка без особого труда мирится со своей судьбой. Ребенок существует в мире игры и мечты, он играет в бытие, играет в деятельность; когда речь идет лишь о воображаемом осуществлении себя, делание и бытие четко не разграничиваются. Девочка может компенсировать нынешнее превосходство мальчиков надеждами на свой будущий женский удел и реализует их в играх. Поскольку ей пока знаком лишь ее детский мирок, ей кажется, что мать пользуется большим авторитетом, чем отец; мир представляется ей чем-то вроде матриархата; она подражает матери, отождествляет себя с ней, иногда даже пытается поменяться с ней ролями. «Когда я буду большая, а ты маленькая», – часто говорит она ей. Кукла – это не только двойник девочки, но и ее ребенок; эти две функции нисколько не противоречат друг другу, тем более что настоящий ребенок для матери тоже представляет собой alter ego; ругая, наказывая, а затем утешая куклу, она одновременно и защищается от матери, и приобретает материнскую власть; она олицетворяет обоих членов пары «мать – дочь», поверяет кукле свои секреты, воспитывает ее, утверждает над ней свою непререкаемую власть, иногда даже отрывает ей руки, бьет и мучит ее. Иными словами, благодаря кукле она осуществляет двоякий опыт – утверждения себя как субъекта и отчуждения. Часто девочка включает в свою воображаемую жизнь мать и вместе с ней играет в отца, мать и ребенка: в такой семье вообще нет места мужчине. Но и тут дело вовсе не во врожденном, таинственном «материнском инстинкте». Девочка видит, что о детях заботится мать, ей это внушают, это подтверждается всем ее детским опытом – рассказами, прочитанными книжками; ее учат восхищаться своим будущим женским богатством, детьми, и куклы нужны именно для того, чтобы это богатство приняло осязаемые формы. Ей настойчиво внушают мысль о ее «призвании». Девочка знает, что у нее когда-нибудь будет ребенок, кроме того, она больше, чем мальчик, интересуется тем, что у нее «внутри», а потому ее особенно занимает тайна деторождения; она быстро перестает верить, что детей находят в капусте или приносят аисты; а главное, если у нее появляются братья или сестры, она вскоре понимает, что младенцы зарождаются в животе у матери. Впрочем, сегодня родители меньше, чем раньше, скрывают от детей эту тайну; девочку она обычно скорее не пугает, а восхищает, потому что она видит в этом явлении волшебство; физиологические его предпосылки ей еще не вполне понятны. Поначалу она ничего не знает о роли отца и предполагает, что женщина беременеет, съев определенную пищу; это один из сказочных мотивов (в сказках королева съедает какой-нибудь фрукт или рыбу, а потом рожает маленькую девочку или прелестного мальчика). Из-за этого некоторые взрослые женщины связывают зачатие с пищеварительной системой. Все эти проблемы и открытия глубоко интересуют девочку, питают ее воображение. Я приведу в качестве типичного примера случай, описанный Юнгом[286], в котором обнаруживаются явные аналогии с проанализированным приблизительно в то же время Фрейдом случаем маленького Ганса:

К трем годам Анна начала спрашивать у родителей, откуда берутся дети; ей сказали, что это «ангелочки», и сначала она, по-видимому, воображала, что люди, умирая, отправляются на небеса, а затем перевоплощаются в новорожденных. Когда ей было четыре года, у нее родился брат; она, казалось, не замечала беременности матери, но когда на следующий день после родов она увидела ее в постели, то посмотрела на нее с замешательством, недоверчиво и наконец спросила: «Ты ведь сейчас не умрешь?» Ее отправили на время к бабушке; когда она вернулась, у постели сидела нянька-воспитательница; поначалу она ее ненавидела, но потом ей понравилось играть в сиделку; она ревновала к ней братика, насмехалась над ней, выдумывала всякие истории, не слушалась и грозила опять уехать