Добронега - Владимир Романовский

А тем временем от Киева, тоже на север, но по другому берегу, ехали шагом Эймунд и Рагнвальд. Извещенный что более не состоит руководителем Неустрашимых, Эймунд не поехал даже на встречу, где выбирали нового лидера, справедливо решив, что его не выберут.

Вовсе не Ярослав подослал плотника, чтобы провалить план по уничтожению Бориса. Если бы это действительно был Ярослав, освобождать плотника из темницы приехали бы не два человека, но сто. Кстати, неизвестно — убили мы того, который выехал нам навстречу, или нет? Было очень некогда, нужно было догонять плотника. Не проверили. А зря. Живой, он рассказал бы нам не меньше, чем плотник.

А если не Ярослав, то кто же?

Может, это тот, кто рассчитывает руководить Содружеством вместо меня? Нет, не сходится. Слишком очевидно.

Не Мария ли? Нет. Если бы она хотела со мной разойтись, оставив себе влияние, полученное благодаря мне — не убивать же из-за этого собственного брата, пусть и нелюбимого, пусть пьяницу, пусть и от другой матери.

Но кто же?

Вот как раз сам Святополк и остается. Надоели ему Неустрашимые, которые шагу тебе не дают ступить без из ведома. И он, Святополк, легко доказал Неустрашимым, что они ничего не умеют, что ему и без них хорошо, а чтобы тот, кто устроил заговор против Бориса, не вздумал ему мстить, он, Святополк, лишил его лидерства. Логично. По идее я теперь для Неустрашимых что-то вроде ниддинга, и они были бы рады, если бы меня, их опозорившего, кто-нибудь зарезал.

А Рагнвальд? Верный Рагнвальд со мной. Он всегда со мной. Мы с ним на всю жизнь связаны, и он разделит мою судьбу, какая бы она не была.

Но, позвольте, милые мои! Не все же Неустрашимые против меня? Среди шести семей отыщутся две сомневающиеся? И если я найду… возможность… помочь кому-нибудь из князей, конунгов, королей, помимо Святополка, — они пойдут за мною… И будет раскол в Содружестве. И что же с того? И очень хорошо! Пусть.

Кто же этот князь, конунг, или король, которого следует поддержать?

Он вдруг понял, что едут они в правильном направлении.

* * *

Разговор, который рано или поздно должен был меж ними произойти, все откладывался — Эржбета боялась ответа, а Хелье боялся ответить. Вместо этого Эржбета несколько раз пыталась внушить Хелье некоторые мысли — внушить, не говоря ни слова, а Хелье пытался игнорировать и внушение, и саму возможность разговора. Эржбета стала почти совсем здорова, но не хотела никуда уезжать, а Хелье думал, что пока что ему некуда идти, а там видно будет.

Впервые за много лет Эржбета чувствовала себя почти счастливой и даже просыпалась с улыбкой. Жизнь вне этого места казалась ей теперь слишком суетной, лишенной смысла и радости. Она не разделяла, как делают иногда склонные к демагогическим самоуговорам люди, Эржбету нынешнюю и Эржбету прошлую, не притворялась, что две эти женщины не имеют ничего общего. Эржбета, примеряющая красивые тряпки в доме Матильды, и Эржбета, радующаяся солнечному утру были безусловно одной и той же ипостасью, равно как и сегодняшняя Эржбета, думающая, что перережет и перестреляет всех недоброжелателей Хелье, если они посмеют ему вредить, и Эржбета из прошлого, рука которой ни разу не дрогнула, орудуя ножом, и чьи стрелы, попадая в цель на толщину пальца выше или ниже выбранной точки, считались рыжей амазонкой попусту истраченными.

Пойми, думала Эржбета, пытаясь мысленно убедить Хелье, оперируя, как ей казалось, близкими ему понятиями и представлениями. Пойми, то, что Александр упомянул, что у Гостемила есть покровитель — не случайно. А уж я-то знаю, кто этот покровитель. Не этот ли покровитель посылал меня узнать, где живет Гостемил? Ну зачем тебе Мария, скажи пожалуйста! У нее низкая талия, редкие волосы, неважные зубы, и она такая сволочь, каких поискать, холодная, равнодушная, и никогда она тебя не полюбит — ты происхождением не вышел. А я буду очень стараться, и как ты захочешь, так все и будет. У меня есть теперь своя земля, деньги, мы будем жить безбедно, ни от кого не завися, и рядом с тобою я сделаюсь лучше, добрее. Я уже добрее. Ты ведь ничего обо мне не знаешь. А это было бы тебе интересно — узнать обо мне. Я вообще интересная личность.

Я так не умею, думал Хелье. Не говори мне пожалуйста, что Мария стала любовницей Гостемила. Я знаю, тебе очень хочется мне это сказать, и понятно — почему. Но не говори.

И Эржбета — понимала.

И вот как-то ночью Хелье открыл глаза, потому что ему почудилось, что земля дрожит от поступи воинов. Это ему не понравилось — как все страстные натуры, он не любил организованных передвижений человеческой массы. Он приподнялся на локте. Нет, все было тихо. И он уснул опять.

А когда он проснулся, солнце было уже высоко, а Эржбеты рядом не было. И было ужасно тоскливо, будто он упустил что-то важное, чего не вернешь, и грустно, потому что ему, оказывается, тоже было хорошо все это время, несмотря на мучительные сомнения, а на губах ощущался след от прощального ночного поцелуя. Было ли что-нибудь помимо поцелуя, он не помнил. Скорее всего нет. Беглый осмотр тела и одежды ни в чем его не убедил. Простой проход войска, даже если бы он на самом деле имел место, вряд ли вырвал бы Эржбету из обособленного мира, который они вдвоем создали здесь, поблизости монастыря, у реки. Тут было что-то другое, какая-то тайная привязанность, наверное, хотя какие у Эржбеты могли быть привязанности.

Уеду в Корсунь, подумал Хелье. Любеч, Любеч — подумаешь. Видел я этот Любеч. Дыра.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. К ВОПРОСУ О БАТАЛИЯХ

Компенсируя себя за необычно теплую весну, погода пожала плечами, сказала «Хмм, чего это…», и нахмурилась строго, и к середине октября каждое утро делались заморозки. Ярослав следил за тем, как прибывают войска на противоположной стороне, и не очень беспокоился. Во-первых, большинство прибывших были печенеги, а кочевники не любит ввязываться в драку при равных соотношениях сил. Некочевники тоже не любят, но, бывает, ввязываются. Помимо этого, спьены доносили о постоянном оттоке персонала, то есть, пока новоприбывшие осматривались, ветераны данной кампании, утомленные стоянием, бездействием, плохой пищей, отлучались и обратно не возвращались.

Меж тем вести из Новгорода беспокоили Ярослава. Житник, он же посадник Константин, произвольно менял порядки, внеурочно собирая дань, назначал тиунами людей, о которых Ярослав никогда не слыхал, и время от времени писал князю грубовато-льстивые грамоты.

Перебежчики Эймунд и Рагнвальд уверяли Ярослава, что у Житника связи с Неустрашимыми, но верилось плохо. Скорее наоборот — это у Неустрашимых были связи с Житником. Увы. Рагнвальд, после того, как заверил Ярослава, что предан ему, пропал куда-то и отсутствовал почти месяц. Эймунд каждый день посвящал несколько часов сидению на берегу и презрительному созерцанию войска напротив.

Были и удачи. Молодой болярский сын Ляшко пришел сам и привел Ярославу свою дружину в полном составе. Святополк, сказал он, благоволит печенегам и полякам, а это плохо.

Упреждая Святополка, Ярослав послал гонцов к Хайнриху Второму, предлагая союз против Болеслава и его союзников, в частности, Святополка. Ответа пока что не было.

Ляшко проявлял активность, муштровал своих воинов, и в конце концов, решив, что приобрел достаточно влияния на новом месте, потребовал разговора с князем с глазу на глаз. Князь принял его в детинце.

— Это очень важно, — напыщенно и проникновенно сказал Ляшко.

— Надеюсь, что так, — заверил его Ярослав. — Ведь ты не стал бы именно сейчас беспокоить меня по пустякам, милый мой.

— Речь идет об отношении воинства к воеводам и целям. Повторяется история с предыдущим правлением.

— Чего-чего? — строго спросил Ярослав. — Ты это о чем?

— Чужеродные опять главенствуют. Я здесь — единственный славянин среди воевод.

— Почему же, — удивился Ярослав, успокаиваясь. — Я ведь тоже в какой-то степени славянин. Не претендуя на чистоту происхождения, равную твоей, я тем не менее… в меру… являюсь…

— Помимо этого, войском управляет безродная шваль.

— Разве? — спросил Ярослав заинтересованно. — И кто же эта шваль, управляющая, как ты выразил, войском, хотя, вроде бы, для войска у нас недостаточно людей, две дружины всего.

— Я имею в виду подхалимов и оппортунистов, безродных чужаков, а по именам их называть — ниже достоинства благородного человека.

— Но ты все-таки назови, сделай милость, чтобы я знал, о ком идет речь.

— Эймунд и галльская сволочь Жискар.

— Он не галльская сволочь, — поправил воеводу Ярослав. — Он франкская сволочь. И почему он безродная шваль, с чего ты взял? Он ведь, вроде бы, потомок Шарлеманя. Косвенный. Во всяком случае, он так говорит. Что именно это означает, я не знаю.

— Какое нам дело до Шарлеманя! Шарлемань давно умер.