Берег тысячи зеркал (СИ) - Ли Кристина

Поскольку в Италии я впервые, приходится действовать интуитивно. Чтобы добраться из Милана до Тосканы, мы с Ханной проводим в пути не меньше четырех часов. Все это время, дочь снимает видео блог, оживленно рассказывая о том, куда попала. Ей интересно, хотя я не вижу в подобном ничего полезного. Имо ворчит без конца, и я, кажется, начинаю ее понимать. Столько времени уделять девайсу чревато.

Однако же спустя двадцать минут, именно он помогает не опростоволоситься.

— Аппа, только не говори, что мы заблудились.

— Нет, милая, — я поджимаю губы, и сверяю данные навигатора с картой.

Мы встали на обочине дороги между виноградников. И если быть честным, я вообще не представляю, где мы. Но дочери об этом лучше не знать.

— Аппа, ты же военный. Ты серьезно? — Ханна округляет глаза, и качая головой, что-то быстро стенографирует в сотовом.

Пока я пытаюсь сохранять спокойствие, ее телефон издает писк, и Ханна высокопарно произносит:

— Мы в десяти милях от Тосканы. Ты свернул на дорогу, которая ведет в Монтэ-Пуль-чьяно… Очень трудно произнести.

— Откуда ты узнала? — я хмурюсь, действительно замечая на карте поворот, в который не свернул.

— Томаш ответил, — спокойно бросает, а я покрываюсь коркой льда.

— Какой Томаш? — тихо и на низких тонах спрашиваю, а Ханна виновато прячет взгляд. — Ханна, я жду ответ.

Ей тринадцать, и вот, что значит, когда родной отец не понимает и не контролирует, в каких таких сетях обитает профиль его дочери.

А пора бы озаботиться.

— Ханна?

— Это мальчик, который подписан на меня. Я просто спросила в комментариях под своим последним видео, где мы находимся.

— И Томаш…

— Просто зритель на моем канале "тикток", — Ханна аккуратно отвечает, а я замечаю, что перегнул слегка палку.

— Прости, милая. Просто, я хочу быть уверенным, что ты в безопасности.

Завожу авто, а Ханна шепчет:

— Это так приятно, оказывается.

Я округляю глаза, и даже немного притормаживаю. Искоса смотрю на Ханну, а она не поднимает головы от проклятого телефона и говорит:

— Это так круто, когда тебя вот так ругают. Оказывается, я очень хотела, чтобы ты, наконец, меня отругал за что-то, аппа.

В немом шоке, я поворачиваюсь к дороге, не в силах подавить комок в горле. Каким таким образом, я дожился до того, что мой ребенок радуется, когда ее ругают?

— Ханна, то, что ты говоришь ужасно. Ты не должна радоваться тому, что тебя ругают. Это неправильно.

— Но это значит, что ты здесь, — она перебивает меня шепотом, а я торопею. Кажется, и волосы на макушке встают дыбом. — Ты спрашивал, почему я так упорно, снова и снова, разбивала стекла, зеркала и складывала из них мозаику.

Ханна умолкает, а я боюсь даже пошевелиться.

— Все потому что, каждый раз ты ругал меня. Мозаика была единственной причиной, из-за которой ты всегда волновался обо мне явно. Ты мог даже крикнуть, и хмуриться весь день. Это не пугало. Сперва, конечно… Конечно, я действительно обижалась, но когда уходила к себе в комнату, улыбалась. Потому что папа меня ругает, и папа дома. Я хотела, чтобы зеркал стало еще больше, чтобы я не останавливаясь, заставляла тебя волноваться, и ругать меня. Думала тогда ты больше не уедешь никуда. Увидишь, что я не слушаюсь, и останешься дома. Так… я поступала. Мне стыдно, папа. Прости.

Ее взгляд тускнеет, а мои глаза застилает серая пелена. Это слезы. Я уверен в том, что это они, ведь глаза нещадно пекут. Я пытаюсь сдержать их, чтобы не расстроить дочь. Она не должна видеть, как отец проявляет слабость. Я никогда этого ей не показывал, и не собираюсь. Однако, что же поделать, если ее слова разбивают меня? Столько лет, мне приходилось выбирать между тем, что должен, и тем, что хочу.

Между жизнью и смертью.

Теперь я понимаю ценность того, что создал вокруг себя. Она оказывается заложена в словах дочери, как в настоящем откровении. Я знаю, что ей трудно говорить об этом. Слишком трудно, но она решается это сделать, чтобы стать ближе.

Между нами всегда оставалась пропасть из расстояния и времени. Наши отношения нельзя назвать близкими. Да, я люблю ее безгранично, но этого мало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Мало просто любить детей, давать им достаток и думать о будущем. Их надо слышать.

А я не мог, потому что был всегда занят, всегда далеко… Но сейчас все стало иначе. Все изменилось с появлением Веры. Оказывается, я страстно хочу быть эгоистом. Ведь только став им, я вот так просто беру свою дочь за руку, и тихо шепчу, то, что теперь действительно могу выполнить:

— Я больше не уеду надолго. Ты же знаешь, Ханна. Я теперь всегда буду рядом.

Она молчит, но крепко обхватывает мою ладонь крохотными ручками. Так сильно сжимает ее, энергично кивая, и пряча взгляд, что мне приходится снова затормозить и остановиться.

Я тяну Ханну ближе, и бережно обнимаю, тихо, но уверено произнося:

— Я больше никуда не уеду надолго. Никогда. Даю слово. Ты веришь мне?

Ханна снова кивает, и прячет от меня слезы. Она быстро вытирает лицо и уверенно делает глубокий вдох.

— Верю, аппа. Но теперь итак боюсь тебя отпускать. Ты же заблудишься.

Ханна с улыбкой указывает на навигатор, а я хмуро поджимаю губы.

— Ну, признай, что ты заблудился.

— Эге, — я наигранно осекаю ее и снова выезжаю на дорогу. — Ничего подобного. Это… навигатор сломался. Вот.

— Папа, ты заблудился, — упрямо повторяет Ханна.

Она складывает руки на груди, и приподнимает бровь. Осматривает совсем, как взрослая, и пытается доказать правоту.

— Ничего подобного.

— Заблудился, — она настолько холодно произносит, копируя мой тон, что брови ползут к макушке.

— Ты в кого такая…

— Ты учил не врать, и не юлить. Признавать свои ошибки, — она загибает пальцы, прищуриваясь и вспоминая. — Честно отвечать за свои поступки. Не бояться трудностей. Что там еще… А. Точно. Не стыдиться неудач.

— Каким ужасам я учил собственного ребенка, — кисло бормочу. — Хорошо. Хорошо, Ханна. Я заблудился. Ты довольна?

— Конечно. Жаль я это на камеру не сняла.

— Ханна.

— Вот потеха для омма была бы.

Она довольно смеется, заражая своей улыбкой. С ней на лице, получасом позже, я останавливаюсь у высоких ворот дома. Итальянская деревня, в которой живет Алексей, выглядит не так, как та, в которой я вырос. Это совершенно другой мир.

Ханна осторожно подходит ко мне, но тут же встает за спиной. Дверь в воротах открывается, а из нее показывается аджумма. Женщине на вид примерно шестьдесят. Она довольно хорошо выглядит, но осматривает с таким цепким интересом, будто ждала кого-то.

И это явно не я.

Она ищет Веру? Ясность в происходящее привносит уверенный бас. Мужской голос звучит в глубине двора. Он обращается к женщине на языке Веры, а та кивает и отходит в сторону.

— Спасибо, — произношу на ломаном русском, и вхожу во двор.

Ханна идет позади, я слышу, как она робко здоровается с женщиной. Искоса наблюдая за аджуммой, припоминаю рассказ Веры о том, что ее свекровь сложный, но искренний человек. Просто к ней нужно найти подход. Однако, я вижу иное. Женщина явно не рада нашему визиту, и быстро уходит в дом, как только указывает куда идти.

Я обхожу стройный ряд кипарисов, и сразу встречаю глубокий взгляд синих глаз. Алексей сидит в коляске, которая оборудована так, что мужчина может передвигаться, управляя джойстиком.

Осматривая бывшего мужа своей жены, я словно заглядываю в свое возможное будущее. Таким я мог стать в любой момент, и это не зависело от того, упал бы с небес, или стал бы жертвой свинца на земле.

Такова возможная плата того, кто выбрал этот путь. Мы выбрали его сознательно.

— У тебя красивая дочь, Кан Чжи Сан, — Алексей криво улыбается. Иначе не может, ведь левая сторона его тела почти неподвижна. Я замечаю это невооруженным взглядом. — Как ее зовут?

— Ханна, — отвечаю осипшим и низким голосом, так и не отпуская взгляда мужчины.

Мы смотрим друг другу в глаза так долго, будто ищем что-то, о чем нам самим неизвестно ни черта. Ханна выходит вперед и кивает Алексею. Она ненавязчиво разбивает напряжение между нами робкой улыбкой и голосом. Дочка сразу успокаивается, как только замечает ответную улыбку мужчины.