Счастье — это теплый звездолет - Джеймс Типтри-младший

умирать! Может, это и есть Замысел!

— Нет-нет, моя драгоценная, моя красная крохотулечка! Не печалься, не плачь! Послушай, какой Замысел есть у твоего Моггадита! Отныне я буду охотиться в два раза чаще. До потолка набью нашу Пещеру, моя кругленькая розочка, набью ее едой и смогу всю зиму провести здесь, с тобой!

Так я и поступил, да, Лили? Глупый Моггадит. Охотился, тащил сюда десятками ящериц, прыгунов, толстяков-верхолазов, нельзяков. Каков глупец! Ведь они, конечно же, гнили в тепле, кучи еды покрывались слизью, зеленели. Но были такие вкусные, да, моя крошечка? И нам приходилось есть их побыстрее, мы наедались до отвала, словно малыши. И ты становилась все больше!

Ты стала такой красивой, моя драгоценная краснотуля! Налитая, тучная, блестящая, ты все равно оставалась моей крошкой, моей солнечной искоркой. Каждую ночь я кормил тебя, а потом раздвигал шелковые нити, гладил тебя по голове, ласкал глазки, нежные ушки и, дрожа от предвкушения, ждал того сладостного мгновения, когда можно будет высвободить красную лапку — огладить ее, размять, прижать к своим трепещущим горловым мешкам. Иногда я высвобождал сразу две лапки — просто чтобы полюбоваться, как они двигаются. И с каждой ночью это продолжалось все дольше, каждое утро приходилось прясть все больше шелка, чтобы снова тебя связать. Как же я гордился, моя Лили, Лиллилу!

Именно тогда ко мне приходили самые важные мысли.

Нежно оплетая тебя, моя ягодка, моя радость, сияющим коконом, я подумал: а почему бы не поймать толстяков-верхолазов живьем и не связать их тоже? Тогда мясо не сгниет и мы сможем питаться ими зимой!

Какая великолепная мысль, Лиллилу! Я так и сделал, и было это хорошо. Солнце клонилось к зиме, тени становились все длиннее и длиннее, а я собрал в маленьком туннеле, отгороженном шелковой стеной, превеликое множество тварей и много всего другого. Я собирал толстяков-верхолазов, нельзяков и другие вкусные создания и даже (умница Моггадит!) разные листья, кору и прочее, чтобы их кормить. Мы ведь, конечно, преодолели Замысел!

— Моя краснотулечка Лилли; мы преодолели Замысел! Толстяки-верхолазы едят ветки и кору, нельзяки пьют древесный сок, бегуны жуют траву, а потом их всех съедим мы!

— Моггадит, ты такой храбрец! Думаешь, нам и вправду удастся преодолеть Замысел? Мне страшно! Дай-ка нельзяка, а то что-то холодает.

— Крошка моя, да ты уже проглотила пятнадцать нельзяков! — поддразнивал я тебя. — Стала такой тучной! Дай-ка снова на тебя взглянуть, да, пока ты ешь, твой Моггадит тебя приласкает. Какая же ты красавица!

И разумеется… Ты же помнишь, как она началась — наша самая сильная любовь! Однажды я снял твои путы (тогда в воздухе уже чувствовалось приближение холодов) и увидел, как ты изменилась.

Сказать ли мне вслух?

У тебя вырос тайный мех — материнский мех!

Я всегда нежно вылизывал тебя, но мне легко было сдерживаться. А в ту ночь, когда я отвел в стороны охотничьими когтями шелковые нити, какие же предстали моему взору прелести! Ты больше не была розовой, бледной — ты стала огненно-красной! Красной! Алые, словно рассвет, шерстинки с золотом на кончиках! Такая округлая, пышная, влажная — о! Ты велела мне освободить себя, всю целиком. Как таял я от твоих нежных взглядов, каким сладким было твое напоенное мускусом дыхание, какими теплыми и тяжелыми были лапки, которые я ласкал!

Охваченный неистовством, я сорвал остатки шелковых нитей, а ты медленно потянулась во всем своем красном великолепии, и от этого зрелища меня охватила блаженная истома. И тогда я понял (нет — мы поняли!), что прежняя наша любовь — лишь начало. Мои охотничьи лапы безвольно повисли, а тайные лапы, лапы-ткачи, выросли, налились жизнью, мне было почти больно. Я не мог говорить: горловые мешки все наполнялись! Мои лапы любви взлетели сами по себе и прижались в экстазе, мои глаза потянулись — все ближе, ближе к невероятной красной красоте!

Но вдруг пробудился Я-самое, Моггадит! И я отскочил!

— Лилли! Что с нами происходит?

— Моггадит, я люблю тебя! Не уходи!

— Но что это, Лилилу? Это Замысел?

— Мне все равно! Моггадит, разве ты меня не любишь?

— Я боюсь! Боюсь причинить тебе вред! Ты такая крошка. Я твоя Мать.

— Нет, Моггадит, взгляни! Я теперь не меньше тебя. Не бойся.

Я отпрянул еще дальше (как же это было тяжело!) и принял спокойный вид.

— Да, красная моя крохотулечка, ты выросла. Но твои лапки такие нежные. Не могу на это смотреть!

Я отвернулся и стал ткать шелковую стену, чтобы отгородиться от сводящей с ума красной красоты.

— Лиллилу, нужно подождать. Пусть все будет как прежде. Не знаю, что это за странное желание. Боюсь навредить тебе.

— Да, Моггадит, подождем.

И мы ждали. Да, мы ждали. И с каждой ночью становилось все труднее. Мы старались вести себя как раньше, быть счастливыми. Лили-Моггадит. Каждую ночь я ласкал твои лапки, которые все росли, а ты словно бы предлагала себя мне. Я по очереди высвобождал их и снова спутывал, и все сильнее, все горячее разгоралось во мне желание — освободить тебя всю целиком! Снова взглянуть на всю тебя!

Да, любимая моя, я чувствую… как это невыносимо. Чувствую, как ты вспоминаешь вместе со мной те последние дни нашей безыскусной любви.

Холоднее… становилось все холоднее. По утрам я выходил за толстяками-верхолазами и видел, что их мех белеет. А нельзяки больше не двигались. Солнце опускалось все ниже, бледнело, над нами простерлись холодные туманы, окутали нас. И скоро я уже не осмеливался выходить из Пещеры. Весь день проводил я подле шелковой стены и напевал, словно Мать: «Брум-а-лу! Мули-мули, Лиллилу, любимая Лили. Силач Моггадит!»

— Подождем, моя огненная крохотуля. Не поддадимся Замыслу! Ведь мы счастливее всех, здесь в нашей теплой пещерке, с нашей любовью, правда?

— Конечно, Моггадит.

— Я — это Я-самое. Я силен. У меня свой собственный Замысел. Не буду смотреть на тебя, пока… Пока не станет тепло, пока не вернется солнце.

— Да, Моггадит… Моггадит, у меня лапки занемели.

— Драгоценная моя, погоди… Смотри, я осторожно уберу шелк и не стану смотреть… Не стану…

— Моггадит, ты меня любишь?

— Лилилу! Прекраснейшая моя! Мне страшно, страшно…

— Посмотри, Моггадит! Посмотри, какая я большая и сильная!

— Красная моя крохотулечка, мои лапы… мои лапы… Что они с тобой делают?

Своими тайными лапами я с силой выдавливал горячие соки из горловых мешков, нежно-нежно раздвигал твой прекрасный материнский мех и оставлял свой дар в твоих сокровенных местечках! И глаза наши переплетались, и лапки наши обвивали друг друга.

— Любимая, я поранил тебя?

— Нет, Моггадит!