Любовь против (не)любви - Салма Кальк

побить.

— Делать мне больше нечего, только бить тебя, бестолкового, — вздохнула она.

— Значит, отругай. Разбей об меня что-нибудь. Заставь сделать что-нибудь. Только не огорчайся, пожалуйста. И не лезь самоубиваться в моё защитное кольцо. Я не хотел обидеть тебя, правда. Мне случается делать глупости.

— Всем случается, — выдохнула она.

— Вот! А я признаю, что не знаю о тебе почти ничего. И не твоя вина, что никто не научил тебя толком пользоваться силой.

— Да всё я умею, что надо, что в обычной нормальной жизни надо. Знаешь, что я целый замок от копоти очистила в одиночку? А всю эту ерунду твою — нет, не умею, но и зачем она?

— Затем, что когда приходит конец — нужно защищаться. Иначе он придёт на самом деле, а не только на словах. И у нас тут намечается отличный, замечательный, жирный и весёлый конец, если мы все не впряжёмся.

— Да куда все-то, что от них толку!

— Применим. Завтра и применим. Хорошо, что сегодня ничего не вышло, и никто новый к ним не подался. Только груши. Парни сказали, что груши вкусные, — Катерина и не заметила, как оказалась вместе с ним на кровати, да ещё и у него на коленях.

— Так я ж принесла, — вздохнула она. — Груши-то.

— Правда? Так надо было сразу, как пришла, дать мне по башке и сказать — хватит болтать, пошли груши есть!

Она уже просто не могла не смеяться.

— Ты трепло. Ты знаешь об этом?

— Знаю. Мне с детства только и говорят о том все мои родные и все наставники.

— А на родном языке ты треплешься вдвое больше, чем на любом другом, так?

— Так, — его улыбка была просто до ушей. — Просто я не слишком долго здесь у вас прожил, поболтаюсь ещё — и тоже буду трепаться. Понимаешь, я вырос в Фаро, в доме франкийского посланника. Дома говорили понятно как, и на улице тоже понятно как, а потом ещё и в школе. Так что два языка у меня с рождения.

— А кто тебе тот посланник?

— Друг моего отца. У отца были… непростые обстоятельства, и он некоторое время не пользовался своим родовым именем, и служил графу, а потом герцогу Саважу, который спас его из неприятной ситуации. Вот мы и жили у него в доме, отец — и я.

— А твоя мать?

— Там были ещё более непростые обстоятельства. Я познакомился с ней, когда мне сравнялось двадцать лет, а до того не знал её совсем. Но сейчас они с отцом вполне счастливы и даже родили мне сестрёнку.

— Так уж и тебе.

— Первым делом себе, конечно, но она очень милая и я её люблю.

— А ты говорил — много младших?

— Так все дети Саважей, — пожал он плечами. — Старшие младше меня на два года, и дальше. И ещё другие друзья господина Жанно и отца — у них с юности большая и шумная компания, и у всех дети. На праздники мы собирались все-все-все, и в гости друг к другу ездили, и всегда была толпа детей всех возрастов.

Кэт выросла с Грейс, а сама Катерина — и вовсе одна. Она поняла, что немного завидует Жилю.

— А кто такая госпожа Анжелика, которую вспоминали твои ученики?

— Госпожа Анжелика — чудесная женщина, которая была мне вместо матери. Герцогиня Саваж. Боевой маг невероятной силы. Мать одного из двух моих лучших друзей. А её старшая дочь замужем за вторым моим лучшим другом, и я её тоже очень люблю. Как сестру, конечно же, — подмигнул он. — А ты? У тебя тоже должны быть братья, сёстры?

— Мой брат погиб в междоусобице вместе с отцом. Осталась только я. И то, после… некоторых событий я забыла всю свою жизнь. Всё равно что начала с начала.

— Как так? — тут же отреагировал он. — Как можно всё забыть?

— Говорят, я была мертва, — пожала Катерина плечами, — и меня вернула к жизни магия Старшего народа.

— Что? — он взял её за плечи и глядел, не отрываясь.

— Что слышал, — буркнула она, не глядя на него. — Наверное, я тоже вроде этих наших возвращенцев. Но в церковь зайти могу, и молиться, и крест ношу.

— Нет, ты определённо жива, это вне всякого сомнения. Но… что-то странное в тебе есть, это точно. Ладно, разберёмся. Упокоим всех ваших, кого следует — и разберёмся. Но ты говорила про груши!

— Да, в тарелке.

Он подтащил тарелку, снял крышку, облизнулся. Взял со стола нож… и дальше был смех и грех, потому что он резал груши на кусочки, груши в ответ плевались соком и уже слегка опавшими взбитыми сливками, а он складывал кусочки ей в рот, и сам тоже ел, и оба они смеялись, потому что было очень смешно.

— Рыжехвостая, сняла бы ты своё платье, или я сам его сейчас с тебя сниму. Ты, конечно, мастер бытовых магических воздействий, и ещё вот замки строить умеешь, но — ты уже местами липкая и сладкая, — он стёр пальцем крем с её щеки и облизал тот палец.

И поцеловал в то самое место — возле угла рта, и коснулся самым кончиком языка. Она задохнулась от того, как неожиданно отозвался в ней тот поцелуй — да что это такое-то, почему она ни сама не сбежала, ни его не прогнала, а ещё и груши какие-то — дурацкие и сладкие!

Впрочем, поцелуи после груш тоже были сладкими. И терпкими. И медовыми, и ещё — невероятно нежными. А от него очень славно пахло — мятой, и полынью, и ещё чем-то таким же.

А что — она тоже может, чтоб нежно и ласково. Наверное. И чтоб трепетал, и жмурился, и вздыхал ей в ладонь.

А потом обхватил и уложил. И впрямь, зачем платье? И так хорошо…

* * * *

— Где ты учился?

Времени до рассвета оставалось всё меньше, но спать не моглось. И не хотелось. Казалось, пока она не спит, можно ещё что-то узнать, услышать, понять… что-то важное.

— В школе Ордена Света, в Фаро.

— И что это за школа?

— Ты не знаешь? Ой, прости, прости-прости-прости, — он виновато улыбнулся. — Ты не в ответе за то, что родилась на краю света. И что твои родные — простецы и глупцы. И у мужа твоего — такие же.

— Знаешь, здесь даже мои небольшие силы бывают очень полезны. Для моей земли и моих людей.

— У тебя есть земля? — не поверил он.

— Конечно. Торнхилл. Моё наследство по праву крови. Я его Телфордам не отдам. Я