Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Это был безусловный удар по Шолохову со стороны местного партийного руководства. Статьи в «Правде» и письма Сталину ему никто не собирался прощать. В партию тебя приняли, бумагомаратель? А мы тебя вышибем из партии, из района, а если надо, то из жизни – вместе со всей твоей сворой бракоделов, с которыми ты патефон слушал и танцы танцевал. Самого товарища Сталина в заблуждение ввели, вражье семя!

Лугового, с 1930-го по лето 1932 года занимавшего должность секретаря Вёшенского райкома ВКП(б), не арестовали только потому, что он был переведён из Вёшенской на должность парторга одного из подразделений Северо-Кавказской железной дороги. 13 февраля Шолохов пишет ему: «Людей сделали врагами народа… Короче, все мы оказываемся контрами. Я не могу снять и с себя ответственности, если так ставить вопрос. Выходит, что вы разлагали колхозы, гробили скот, преступно сеяли, а я знал и молчал. И для тебя вопрос стоит уже не о моральной ответственности, а о политической. Всё это настолько нелепо и чудовищно, что я не подберу слов. Более тяжкого, более серьёзного обвинения нельзя и предъявить. Нужно со всей лютостью, со всей беспощадностью бороться за то, чтобы снять с себя это незаслуженное чёрное пятно! Об этом я буду говорить в Москве – ты знаешь с кем».

В письме он предупреждает Лугового: «Если возьмут широко… привлекут и тебя». И далее: «Писать бросил. Не до этого. События последнего времени меня несколько одурили. Жду твоего письма. Ты-то согласен, что мы вели контррев<олюционную> работу? Ах, разъети их мать! Как вспомню, сколько сил и крови и нервов все мы расходовали на эти проклятые посевкампании, на всё – и вот результат. Обидно до печёнок».

Шолохов срывается в Москву.

* * *

Связи и возможности Шолохова были колоссальны. Он обходит дюжину кабинетов. Передаёт Сталину записки с просьбой о встрече, но тот не находит времени: тем более что они виделись совсем недавно. Это не означает, что Шолохова игнорировали, – это означает, что его приняли все, кроме первого лица.

Сталину каждый день на стол ложатся сводки о новой катастрофе, настигшей многострадальное советское крестьянство. Шолохов добивается скорейшей отправки на Верхний Дон продовольственной помощи. Он требует созыва спецкомиссии ЦК по создавшейся проблеме – но без Сталина такого решения принять никто не может: ни Молотов, ни Калинин, ни Ягода. Зато он добивается того, что Плоткина, Красюкова и Корешкова приказывают до прибытия столичной проверки выпустить из-под стражи.

Возвращается на Дон. К вымерзающим хуторам. К бесконечным ходокам и просителям. К вопиющему бардаку ростовских партийных живодёров. 22 марта отправляет в «Правду» телеграмму с очередными фактами местного головотяпства: пока по распутице тащили на подводах зерно из Вёшенского района в колхозы Миллеровского, загубили великое множество оголодавшего тяглового скота, и, значит, к посевной скота не будет. «Создавшееся положение вносит непосредственную угрозу севу правобережных колхозов Вёшенского района». Под заголовком «Результат непродуманной работы» его телеграмма публикуется в «Правде».

Не будет посевной – вымрут тысячи людей.

Помогая изо дня в день страждущим, обнищавшим, погибающим, он осознаёт, что никаких его денег для спасения всего Верхнего Дона не хватит всё равно. Только специальная комиссия из Москвы!

Плоткину говорит прямо: за «перегибы» и тебе тоже, Андрей, придётся ответить – чтобы не вышло так, что товарищ Шолохов тебя выгораживает.

В последних числах марта в ответ на шолоховские запросы прибывают, наконец, эмиссары: ответственный инструктор крайкома по фамилии Давыдов (Давыдов на Плоткина собирает материал, было бы смешно, когда бы не было так горько) и ответственный инструктор краевого комитета комсомола Минин. Шолохов, которому ходоки со всех сторон нанесли чудовищных вестей, даёт гостям приблизительную картину нарушений, совершённых краевым руководством. Одновременно он набрасывает письмо Сталину, где пространно излагает способы, при помощи которых в районе было добыто 593 тонны хлеба.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«В Наполовском колхозе уполномоченный РК Плоткин при допросе заставлял садиться на раскалённую лежанку. Посаженный кричал, что не может сидеть, горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потом “прохладиться” выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивают. Он же (Плоткин) заставлял одного единоличника стреляться. Дал в руки наган и приказал: “Стреляйся, а нет – сам застрелю!” Тот начал спускать курок (не зная того, что наган разряженный) и, когда щёлкнул боёк, – упал в обмороке».

«В Архиповском к<олхо>зе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывезли за три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью».

«В Варваринском колхозе секретарь ячейки Аникеев на бригадном собрании заставил всю бригаду (мужчин и женщин, курящих и некурящих) курить махорку, а потом бросил на горячую плиту стручок красного перца (горчицы) и приказал не выходить из помещения. Этот же Аникеев и ряд работников агитколонны, командиром коей был кандидат в члены бюро РК Пашинский, при допросах в штабе колонны принуждали колхозников пить в огромном количестве воду, смешанную с салом, с пшеницей и с керосином».

«В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: “Скажешь, где яма? Опять подожгу!” В этом же колхозе допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос».

«В Колундаевском колхозе разутых до боса колхозников заставляли по три часа бегать по снегу. Обмороженных привезли в Базковскую больницу. Там же: допрашиваемому колхознику надевали на голову табурет, сверху прикрывали шубой, били и допрашивали».

«В Кружилинском колхозе уполномоченный РК Ковтун на собрании 6 бригады спрашивает у колхозника: “Где хлеб зарыл?” “Не зарывал, товарищ!” “Не зарывал? А ну, высовывай язык! Стой так!” Шестьдесят взрослых людей, советских граждан, по приказу уполномоченного по очереди высовывают языки и стоят так, истекая слюной, пока уполномоченный в течение часа произносит обличающую речь. Такую же штуку проделал Ковтун и в 7, и в 8 бригадах; с той только разницей, что в тех бригадах он помимо высовывания языков заставлял ещё становиться на колени».

«В Лебяженском к<олхо>зе ставили к стенке и стреляли мимо головы допрашиваемого из дробовиков. Там же: закатывали в рядно и топтали ногами».

«В Солонцовском к<олхо>зе в помещение комсода внесли человеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, угрожая расстрелом».

«В Чукаринском к<олхо>зе секретарь ячейки Богомолов подобрал 8 человек демобилизованных красноармейцев, с которыми приезжал к колхознику – подозреваемому в краже – во двор (ночью), после короткого опроса выводил на гумно или в леваду, строил свою бригаду и командовал “огонь” по связанному колхознику. Если устрашённый инсценировкой расстрела не признавался, то его, избивая, бросали в сани, вывозили в степь, били по дороге прикладами винтовок и, вывезя в степь, снова ставили и снова проделывали процедуру, предшествующую расстрелу».

«В Верхне-Чирском колхозе комсодчики ставили допрашиваемых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали и выводили, босых же, на мороз».

«Уполномоченный РО ОГПУ Яковлев с оперативной группой проводил в Верхне-Чирском колхозе собрание. Школу топили до одурения. Раздеваться не приказывали. Рядом имели “прохладную” комнату, куда выводили с собрания для “индивидуальной обработки”. Проводившие собрание сменялись, их было 5 человек, но колхозники были одни и те же. Собрание длилось без перерыва более суток».

Обременённые этими знаниями, Давыдов и Минин отбыли в центр.

Тем временем из Ростова-на-Дону и Вёшенской округи могут в любой день явиться фигуранты указанных должностных преступлений – по одному или вместе – и закопать Шолохова живьём. Он спал, положив рядом ружьё. Жена смотрела умоляющими глазами, она б могла спросить: Миша, разве тебе надо больше всех? – но ответ знала заранее: ему дано больше всех, а значит, столько же надо.