Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945. - Артем Драбкин

После того как выскочили из очередной полосы дождя, мне захотелось сориентировать карту с местно­стью, чтобы определиться, где мы летим. И хотя за ориентировку отвечали и командир звена и старший летчик, нас с первых шагов в авиации приучали к тому, что летчик в полете должен знать, где он пролетает в данный момент. Я потянул планшет, но не тут-то было. Его что-то держало! Самолет в полете как ни регули­руй, точно по «горизонтали» не летит, — это, наверное, как хождение по канату. Если бросить управление, он или опускает нос и начинает планировать, переходя в пикирование, или задирает нос, переходя в так назы­ваемое кабрирование, поэтому все время его надо придерживать ручкой управления, чтобы он летел гори­зонтально. Обычно у меня так был отрегулирован само­лет, чтобы он хотел опустить нос, то есть как бы висел на ручке. Бросив управление, нагнулся, чтобы разо­браться, что держит планшет. Оказалось, что пол в ка­бине не плотно прилегает к борту. В образовавшуюся щель планшет провалился и зацепился за пол. Разо­браться и освободить планшет — дело нескольких се­кунд. Но когда я снова взялся за ручку управления, уви­дел, что самолет шел к земле, до которой оставалось несколько сот метров и десяток секунд полета. Надо срочно выводить самолет из крутого планирования, но если это делать слишком резко, то он может выйти на закритические углы атаки крыла и свалится в штопор! На этой высоте самолет не успеть вывести из штопора, и он врежется в землю. Внутри кабины на борту была приклепана металлическая пластинка, на которой была выштампована надпись-предупреждение: если не вы­вел самолет из штопора до высоты полутора тысяч метров — немедленно покидай самолет!!! А в данном случае было только несколько сот метров. Но если буду медленно выводить самолет из крутого планирования, просто не успею вывести самолет до встречи с землей. Некоторые говорят, что в такие мгновения перед твои­ми глазами промелькает вся жизнь. Чушь, до последне­го мгновения думаешь, как вывести самолет из крити­ческого состояния. Потихоньку перевел самолет в на­бор высоты. И тут по радио слышу голос Юры: «Тезка, ты что хулиганишь, рубишь макушки деревьев?!» Про­молчал. Не стоило в воздухе пускаться в длинные объ­яснения. Продолжая лететь в строю, сориентировал карту с местностью, уточнил свое местонахождение и благополучно со своим звеном прилетел на аэродром. Вечером во время ужина при освещении «капчужками» из сплющенных гильз снарядов мне почему-то все это вспомнилось, и представилось, как я не успеваю вы­вести самолет. И возможно разбитый, с изуродованны­ми моими останками он валялся там, в лесу, а здесь то­варищи, поминая меня, ломают голову, что же про­изошло? И почему не передал по радио? И мне задним числом стало так страшно, что, видя, как расползаются напротив меня сидящие летчики, я понял, что теряю сознание. Ногами уперся в перекладину стола, а спи­ной в стену и надавил что есть силы, так, что заболела спина, но одурь прошла. И пришло решение: думать можно о чем угодно, но переживать то, что могло слу­читься и уже ушло безвозвратно в прошлое, нельзя!

—   Так вам и не дали изучить Як-9У?

—  Нет, осваивали уже в боевой обстановке, хотя са­молет был совершенно другой. Я как-то взлетел, и пря­мо передо мной «мессершмитт». Нажимаю на гашет­ку — не стреляет! Еще раз — не стреляет. А он вот, пе­ред носом, перезаряжаю оружие — не стреляет. Так он и улетел. Когда сел, мне механик говорит: «У тебя же оружие не включено». А я и не знал, что его включать надо. Хорошо, что это над аэродромом было и он уд­рал, а если бы где-нибудь в бою?

Помню, был яркий весенний день. По голубому небу плыли белые небольшие облака. Они казались очень маленькими, хотя в действительности в поперечнике достигали нескольких десятков километров, да и в вы­соту поднимались не на один километр. Мы летали зве­ном, маневрируя между этими облаками. Внизу прохо­дила линия фронта, и где-то на ней находились укреп­ленные узлы сопротивления — города Коттбус и Форст. Внезапно на одном из маневров увидел, как мимо са­молета моего ведущего скользнула трасса, затем дру­гая, и вскоре не только на моего ведущего, но и на остальные два самолета как бы опустилась сетка и опу­тала их. Это их обстреливали несколько батарей зенит­ной артиллерии. Я не успел осознать, как то же самое началось около меня! Слева, справа, сзади, спереди начали меня опутывать трассы, а иногда невдалеке возникали «шапки» разрывов крупнокалиберной артил­лерии. Тут же руки и ноги автоматически начали дейст­вовать, выполняя противозенитный маневр. Повороты вправо, влево, скольжение вправо, влево, маневр по высоте, со сменой скоростного режима. Делалось это автоматически, помимо сознания, поскольку, если нач­нешь думать, может выработаться какая-то схема укло­нений, которая может быть разгадана немецкими зе­нитчиками, и они могут подловить на маневре. Но раз все делается как бы само собой, без участия мозга, то он начинает вырабатывать черт знает что! Закрадыва­ется страх, появляются обида, злость. Ведь в воздухе нет бугорков, ям, пеньков, кустов, за что можно хоть как-то спрятаться. Потому от всего комплекса мыслей я чувствую, как на глазах закипают слезы — слезы бесси­лия оттого, что тебя убивают! Я поймал себя на том, что все время резко кланяюсь вперед. Так мне казалось, что я толкаю самолет вперед, вперед, к плывущему об­лаку. Ну, скорей же! Ну, скорей же! Наконец! Влетел в облако! Глаза сухие.

Слепой полет. Во время него на тебя наваливаются всевозможные мысли: и летишь не туда и не так! И бог знает в каком положении. Надо от всего отключиться и только следить за полетом по приборам, которые фиксируют: куда и как ты летишь, в каком положении находится самолет в воздухе. Находясь в облаке, помнишь, что справа от тебя самолет старшего лет­чика, а еще дальше самолет командира звена с его ведомым. И чтобы не столкнуться, начинаешь понем­ногу уклоняться влево. А также стараешься пробиться вверх, чтобы вырваться выше облака. Наконец вы­скочил, как вынырнул из облака! А там ослепитель­ное солнце, белоснежные облака, голубое небо. Быст­ро осмотрелся: мы разбрелись. Несколько десятков секунд, и мы собираемся в строй «фронт» и уходим в сторону.

В апреле фронт стабилизировался по реке Нейсе. Мы сидим на аэродроме у города Заган. Город, как и все предыдущие немецкие города, пуст. Немцы сбежа­ли на Запад. Мы готовимся к будущим боевым выле­там. В основном изучаем карту и те районы, в которых будем действовать, и иногда летаем. Один раз мы с моим старшим летчиком — гвардии лейтенантом Юри­ем Голдобиным слетали на «свободную охоту». Взлете­ли, ушли за облака, пересекли линию фронта, а там пробили облака к земле в тылу у немцев, где нас никто не ждал. Полетали там: объектов для обстрела не обна­ружили и вернулись на аэродром. Город Заган, по-ви­димому, авиационный город, так как примыкает к нему довольно большой аэродром с бетонными взлетными полосами и бетонными же рулежными дорожками. На аэродроме большие ангары с солидными ремонтными мастерскими. Однажды после обеда и ближе к вечеру летный состав находился на аэродроме: вдруг понадо­бится срочный вылет шестерки истребителей к Берли­ну на разведку — обнаружить, куда вышли наши танки. Обычно в таких случаях высылали простое звено — че­тыре самолета и иногда для прикрытия еще пару ис­требителей (старший летчик и ведомый), а тут подоб­рали шестерку смешанного состава. Ведущий гвардии капитан командир нашей 1 -й эскадрильи со своим ве­домым гвардии младшим лейтенантом Василием Поле­таевым — это первая пара, затем вторая пара — ко­мандир нашего 1-го звена гвардии старший лейтенант Гончар, его ведомый мой старший летчик гвардии лей­тенант Голдобин, и третья пара — гвардии капитан штурман полка (не помню его фамилии) и ведомый у него заместитель командира нашей 1-й эскадрильи гвардии старший лейтенант Перминов [Перминов Леонид Афанасьевич, старший лейтенант. Воевал в составе 89-го гиап (12-го иап). Всего за время участия в боевых дей­ствиях выполнил около 200 боевых вылетов, в воздушных боях сбил 2 самолета лично и 2 в группе]. Они собра­лись, посовещались, разошлись по самолетам, взлете­ли, набрали высоту и исчезли вдалеке. Мы — группа молодых летчиков — гвардии младших лейтенантов, и среди нас один «старик»; по годам мы почти все ровес­ники, но он начал воевать с первых дней войны, по­этому и «старик». И хотя он начал воевать с первых дней войны и имел семь сбитых самолетов на своем счету, но он был гвардии лейтенантом и всего-то веду­щим пары — старшим летчиком. Не буду называть его фамилии, он не был трусом, но что-то у него не залади­лось. Он не говорил, а спрашивать неудобно. Мы о чем-то говорили, как вдруг он сказал: «Не нравится мне это! Полетело одно начальство! Не к добру это!» Нас это как-то покоробило. Мы, наверное, поморщились, и он заметил это: «Вы напрасно так воспринимаете. За вре­мя войны всяко было! И элемент суеверия тоже есть. Вот послушайте. Собираясь в боевой вылет, я заметил, что, как только закрываю кабину, надвинув фонарь, тут как тут появляется муха и летает весь вылет по кабине. Когда возвращаюсь и сажаю самолет — она куда-то ис­чезает. И так вылет за вылетом. Я однажды сел, задви­нул фонарь и чувствую, чего-то недостает. Разобрал­ся — нет мухи. И знаете, сбили меня в этом боевом вы­лете!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});