Цветы в Пустоте (СИ) - Сергеева Александра Александровна

　　 В это мгновение сон вернулся к своему первоначальному сюжету. Взгляд Аргзы опустел, и охранники уволокли его из кабины.

　　 Сильвенио вдруг задрожал, и Сильвенио же непонятно и высокомерно усмехался.

　　 Но теперь он знал, что настоящим из них был тот, который…

　　 ***

　　…проснулся.

　　 Проснулся.

　　 Ещё раз проснулся.

　　 И ещё бесконечное множество раз.

　　 Кошмары становились всё изощрённее, всё болезненнее. И в большинстве из них теперь фигурировал Аргза: Аргза, долго и жестоко убивающий по его приказу Хенну; Аргза, тянущий его за собой в бездонную пропасть и разбивающийся вместе с ним о скалы; Аргза сломленный и подавленный; Аргза, превращающийся в гигантское взбешённое чудовище, поедающее всех без разбору и спрашивающее Сильвенио, за что ему такая участь; Аргза, командующий, опять же, по его приказу, непредставимо масштабной атакой на Эрлану до полного её уничтожения. Иногда, для разнообразия, Аргзы в кошмарах не было, но Сильвенио не сказал бы, что это приносило хоть какое-то облегчение, потому что тогда Близнецы старались, как могли, компенсировать этот, с их точки зрения, "недостаток": в одном из таких снов он был пациентом психиатрической лечебницы на Старой Земле, которому привиделось, будто он какой-то там эрландеранец и какой-то там непонятный Хранитель Знаний, бредящий о несуществующем будущем с космическими кораблями и магией; в другом Близнецы всё-таки, как и обещали, сделали его серийным маньяком-убийцей; в третьем он был наркоманом в последней стадии, побирающимся под мостом на свалке незнакомой ему пиратской планеты и продающим своё тело всяческим гнусным личностям. И так далее, и тому подобное.

　　 Однажды утром (или днём, или вечером, или ночью) ему показалось, что он проснулся от звуков пения, чего, конечно же, быть просто не могло. Но, открыв глаза, он убедился, что слух его не обманул: Близнецы действительно пели. В этот момент они меньше всего на свете походили на тех демонов безумия, что безжалостно пытали его всё это нескончаемое время. Голоса их — чистые, звучные, хрустальные — лились чудесной завораживающей мелодией, и, наверное, каждый, кто мог слышать сейчас эту медленную песню, чувствовал себя в Раю, потому что так петь не могли никакие земные создания. Песня на непонятном языке то взлетала в холодные просторы космоса, окрашивая пустоту тёплыми солнечными лучами, то стекала водопадами света к вымершим древним планетам, одаривая их дыханием жизни; песня эта была крылатой и свободной, смелой и ласковой, смеющейся и уютной одновременно. Сильвенио бездумно слушал, пожалуй, чуть ли не впервые в жизни не думая абсолютно ни о чём плохом, впускал песню в своё сердце, и то снова забывало испытанный ужас и страх, а тело забывало о боли и жажде. Близнецы, одинаковые ещё больше, чем когда-либо — обычно Лилей забирал волосы в хвост, а сегодня тоже распустил их, как сестра — одним сплошным золотисто-голубо-красным небесным видением обитались сидящими на полу кабины, в такт мелодии водя сияющими красными гребешками по волосам друг друга, и улыбались, прикрыв глаза, так кротко, что все иконописцы мира, наверное, могли бы удавиться за эти две улыбки, лишь бы изобразить их на своих полотнах в виде великих святых. Даже поцелуй, которым эти двое наградили друг друга по завершению этого странного ритуала расчёсывания, мог бы показаться почти целомудренным.

　　 Но песня закончилась, а с ней закончилось и очарование этой картины. Сильвенио вновь вспомнил, кто он и где он, вспомнил, что его ждёт здесь и что он уже пережил. Возвращаться к реальности было сейчас очень болезненно. Тем временем Близнецы повернулись к нему, и он ожидаемо напрягся, предчувствуя новый кошмар.

　　 — Не бойся, — сказала Лилео. — Сегодня играть не будем.

　　 — Только не сегодня, — сказал Лилей. — У нас особенный день.

　　 И хором они добавили:

　　 — Мы называем это "День Добрых Дел", который мы проводим раз в году. Сегодня тебе ничего не угрожает, бедненький мотылёк.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

　　 Они встали и подошли к нему, опустились возле своего пленника на колени. Улыбки их всё ещё были участливые и открытые.

　　 — Чего ты хочешь? — спросили они снова хором.

　　 Он внимательно посмотрел на них. В чудеса он всё ещё не верил, но… попытаться стоило. Поэтому он неуверенно произнёс:

　　 — Я хочу, чтобы вы меня отпустили…

　　 Разумеется, на это не стоило и рассчитывать.

　　 — Пф! — фыркнул Лилей. — Это неинтересно!

　　 — Ты просто сам не знаешь, чего хочешь, — фыркнула Лилео.

　　 Он вздохнул. Конечно, даже добрые дела они понимали по-своему.

　　 — Тогда можно мне хотя бы стакан воды? Чистой воды, я имею в виду… я был бы вам очень признателен…

　　 — Ерунда, — перебила Лилео. — Мы можем принести тебе ещё крови, если хочешь пить.

　　 — Загадай чего-нибудь получше, — посоветовал Лилей.

　　 — Я… я не знаю… может быть вы… вы дадите мне просто отдохнуть? От всего этого…

　　 Тут они просияли и кивнули, вот только от выражений их лиц у Сильвенио всё сжалось внутри от дурного предчувствия.

　　 — Точно-точно! Сестрёнка, мы же знаем, чего бы он на самом деле хотел, правда?

　　 — Правда-правда, братик! Чур я — к голове!

　　 Они быстро заняли позиции: Лилео пробралась ему за спину и обхватила сзади голову ладонями, а Лилей начал его раздевать, нависая сверху, и… и его черты стали меняться. На глазах у Сильвенио Лилей наращивал мышцы, становился выше и шире в плечах, кожа покрывалась многолетним загаром и врождённой смуглостью, волосы темнели и выпрямлялись, черты лица ужесточались и заострялись, а глаза из красных стали совсем чёрными. Сильвенио непроизвольно дёрнулся, едва не заехав затылком по носу прижавшейся к нему Лилео: это было уже слишком для него.

　　 Аргза — с сахарной блаженной улыбочкой, с добрым-добрым взглядом невинного ягнёнка, с выражением перманентного приторного умиления на лице — выглядел более чем жутко. Когда он поцеловал его, то Сильвенио почувствовал на губах привкус клубники и ванили: на завтрак Близнецы обычно предпочитали насыщенные кремом пирожные. Сильвенио стало дурно.

　　 Выходит, не так уж хорошо они его изучили, если думали, что он когда-либо мог бы захотеть… это. Гибрид Аргзы и Лилея поистине делал его глубоко несчастным одним своим видом, хотя Сильвенио не мог бы в точности сказать сейчас, почему так. И в то же время… у него родилась некая идея. Он почти не верил в её успех, он боялся даже представить себе, что с ним будет, если эта последняя идея провалится, и он был уверен, что при любом исходе совесть вскоре заест его окончательно, потому что то, что он собирался сделать, противоречило и словам его, и принципам. Однако он уже настолько устал, что не мог не попробовать. В конце концов, это был его единственный шанс.

　　 — Вы… — он решительно поднял глаза на продолжавшего раздевать его Лилея-Аргзу. — Вы делаете это неправильно. Я… я… я хотел бы видеть его другим, — и это была правда, но, конечно, не вся. — Позвольте мне… показать? Показать, что я хочу… Показать, каким… каким он мне нравится больше…

　　 Они не должны были на это соглашаться; существовало множество логически обоснованных причин, почему они совершенно точно не должны были соглашаться, и если бы у них была хоть капля здравого смысла… Но они только заулыбались ещё радостнее и согласились.

　　 И пустили его в свой единый на двоих разум.

　　 Сильвенио и вправду показал им. Он откопал на глубине своей памяти самые интимные, самые сокровенные моменты жизни с Аргзой, он открыл им все потаённые радости их совместного существования, подарил им все свои короткие мысленные признания, адресованные когда-либо этому человеку. Он показал им тепло рук Аргзы, его взгляды и улыбки, показал мельчайшие выражения его лица, которые когда-либо вызывали в Сильвенио неясную тёплую волну, он показал им то, каким видел грозного Паука изнутри. Он дал им услышать успокаивающий ритм его сердца, ощутить живую вибрацию его энергии, прочувствовать некоторые сказанные им слова, которые когда-то запали Сильвенио в душу.