Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Романы и повести - Фридрих Дюрренматт

Они почувствовали стыд, со стыдом появился гнев, а с ним и гордость. Они вдруг ощутили свое единство, поняли, что они — народ, более того, что они — коренной народ этой земли, что ущелье Вверхтормашки принадлежит им, что они здесь хозяева, они остались такими же, какими были сотни, тысячи лет назад, как в начале мироздания, а не изнеженными слабаками, как столичные жители.

— Если пансионат сгорит, — пророчествовал Зепп, — никто и внимания не обратит, даже полиция не станет доискиваться причины пожара, а страховая компания учинять расследование, ибо если начать копаться в развалинах на пожарище, что там найдешь? Обугленные останки Линкольна-Толстяка, Чарли с Потомака, Алкаша-Святоши, Большого Джимми, Джо-Марихуаны и прочих криминальных корифеев. Для политиков и адвокатов это слишком рискованно, они слишком тесно связаны с пансионатом и давным-давно в курсе дела, а полиция тоже не больно стремится остаться в дураках.

Внезапно ветер улегся. Лампочка перестала раскачиваться. Они смогли вглядеться в залитые потом лица друг друга. Ими овладела неукротимая жажда покончить с пансионатом, разрушить его, сжечь дотла, и, когда Зепп Претандер завершил свою проповедь словами: «Аминь, аллилуйя, осанна» — и, проломив кафедру, упал на них вниз лицом, они понесли его на руках, словно короля, к гаражу пожарной команды. Хозяева питейных заведений «Швейцарец», «Битва у Моргартена», «Генерал Гизан», «Олень» и «Шпиц Бондер» подкатили туда же пустые бочки из-под вина и шнапса, там их залили бензином, и церковный колокол пробил набат.

Поросшая лесом сторона ущелья, на которой расположен пансионат, перерезается узкой, но глубокой расщелиной. По ней в ущелье втекает бурный ручей. На другой стороне этой расщелины Михаэль наблюдал за пансионатом из-под ветвей ели, растущей ниже гравийной дороги. Он услышал звон набатного колокола, потом вдруг резко оборвавшийся. В деревне разом погасли все огни. Прошел час. Темное здание пансионата с фронтоном и двумя жилыми башнями, высившееся на другой стороне расщелины, не подавало признаков жизни, оттуда не доносилось никаких звуков, не было заметно, чтобы там праздновали Рождество. Время близилось к одиннадцати. С другой стороны ущелья послышался шум: какая-то темная масса поднималась по склону к пансионату. На небе высыпало все больше звезд. Стала видна огромная россыпь Млечного Пути. На противоположной стороне расщелины, в лесу над пансионатом, школьный учитель громко декламировал:

Меж тем созвездий вечное веденьеНеотменяемо: не в нашей волеСамим определять свое воленье.Свобода — сон. В своем движенье годыТесней сдвигают грани несвободы[62], —

совершенно невпопад к тому, что готовилось на глазах Михаэля, спокойно наблюдавшего за происходящим: теперь, при свете звезд, стало отчетливо видно, что пожарную машину подогнали к пансионату, раскатали и подключили к гидрантам шланги. Все это — без единого звука, лишь тени, едва различимые во мраке.

В противоположность унылой пустоте церкви в холле пансионата стояла елка, до такой степени густо увешанная украшениями, что ее почти не было видно. Но украшения эти были необычными: дерево было увешано револьверами и автоматами, из стволов которых торчали зажженные свечи, а Бэби-Взломщик, с досады, что не удалось придушить Моисея, нацепил на ветки вместо стеклянных шаров еще и несколько ручных гранат-лимонок. Фон Кюксен с Оскаром и Эдгаром и вся верхушка преступного мира, начиная с Пузыря-Ниагары и кончая Чарли с Потомака, развалившись в глубоких креслах и на кожаных диванах, ожидали у елки Моисея Мелькера. Уже несколько часов назад тот уединился в малой гостиной, где обычно играли в покер. Настроение царило мрачное и чреватое взрывом. В холле было накурено, все нервно пускали клубы дыма, Ванценрид не решался проветрить, за окнами то ближе, то дальше слышался голос Фронтена, читавшего стихи Гёте. Большому Джимми так и не удалось разыскать Джо-Марихуану, Док тоже куда-то провалился, Бэби-Взломщик был уверен, что Мелькер — шпион того синдиката, которому Великий Старец запродал их всех, и что сейчас надо быстро основать свой собственный синдикат. Бэби уже давно задается вопросом, какой смысл в этом пансионате и для какой такой цели этот Док делает лицевые операции. Дьявольски долго ковырялся с Джо, а теперь еще и Аляска-Пьянь загремел в эту прачечную, однако подозрения Бэби разделяли отнюдь не все: многие думали, что Мелькер прибыл сюда с тайным поручением от Великого Старца, но из-за присутствия фон Кюксена вынужден изложить планы шефа в виде Рождественской проповеди. Барон же, напротив, был убежден, что опять дал маху: он успел позвонить в Цюрих, но телефон на Минерваштрассе, 33а, не отвечал, какой-то голос вмешался и сообщил, что этот номер отключен. Тогда барон позвонил одному приятелю-галерейщику в Цюрихе, тот съездил по указанному адресу и сообщил по телефону, что на Минерваштрассе нет дома с таким номером. Наконец Моисей Мелькер появился. Остановившись за одним из кресел, он положил ладони на его спинку, моргая, обвел собравшихся взглядом из-под кустистых бровей и раздвинул в улыбке толстые губы. Если во время летнего сезона в нем частенько назревало какое-то мрачное и чреватое вспышкой гнева настроение, так что после его утренних проповедей богатые вдовы, генеральные директора и владельцы концернов прямо-таки с содроганием в душе предавались радостям нищенского существования, то теперь он как будто преобразился, излучая веселье, — ни дать ни взять беззаботное и радостное дитя природы, жаждущее поделиться своим открытием:

— «Не бойтесь, ибо я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям». Так гласит Рождественское послание Луки, глава вторая, стих десятый, — начал он. — «Всем людям» — значит, и вам, негодяи, бродяги и жулики, — продолжал он, не считаясь с тем, что такое обращение должно было шокировать собравшихся — ведь они-то считали себя бизнесменами, практикующими необычные методы деловой активности. Один лишь фон Кюксен ухмыльнулся. Мелькер решился на то, на что барон никогда не мог решиться: назвать этих бандитов бандитами.

— Отчего же радость? Оттого, что Великий Старец как бы простер свою могучую длань над пустотой с температурой абсолютного холода — минус 273 градуса — и создал из этой пустоты всех вас.

Мелькер был горд своей притчей, а Чарли с Потомака подумал, не намечает ли Великий Старец какое-то дельце на Аляске.

— Если бедные и голодные попадают в рай, — вещал Моисей Мелькер, — потому что Великий Старец жалел этих бедолаг, а богатые — лишь потому, что ему больше ничего не остается, как проявлять милосердие, то вы, и только вы одни, действительно заслужили рай, вы — его радость, его гордость, его хвалебная песнь самому себе.

«Впервые Великий Старец удостаивает нас рождественским подарком», — подумал Линкольн-Толстяк.

— Не в воспарении человеческого духа, — продолжал Моисей Мелькер, — не во всех этих возвышенных идеях видит свое отражение Великий Старец — их он и сам может придумать, — а в накипи рода человеческого, в вас, уголовники. Он любит вас такими, какие вы есть, так же как и вы его любите такого, как он есть. Для бедных и богатых, а также и для всегда и во всем правых, кто всего лишь увиливает от налогов, отмывает грязные деньги, крадет водительские права и занимается политикой, он — милый добрый Боженька, который на все смотрит сквозь пальцы, но для вас он — неумолимый босс. Гнев его сжигает огнем и ложится тяжким бременем, уста его полны ярости, а язык испепеляет.

«Я всегда знал, — подумал Билл Миннесота, — что Боби-Взломщик напозволял себе лишнего. Этой ночью ему крышка».

— Великий Старец приносит не мир, а меч. Он, пожирающий то, что сам создал — растения, животных и людей, — он, насылающий тайфуны и ураганы и заставляющий землю содрогаться, — повысил голос Моисей, — избрал вас своим орудием и повелел изничтожить хеттов, гергесеев, аморреев, хананеев, ферезеев и иевусеев!

«Боже мой, — подумал Бэби-Взломщик, — сколько новых синдикатов развелось». А Алкаш-Святоша заподозрил, уж не собирается ли Великий Старец заняться торговлей оружием.

Моисей все говорил и говорил. Как газы, скопившиеся внутри вулкана, в мгновение ока раскалывают его пополам, так и теолог богатства изрыгал огонь и обращался в пепел, хотя пепел этот, сыпавшийся на головы окружавших его профессионалов преступного мира, пока еще был чисто теологический.

— Если бедняки слишком ленивы, чтобы обрести богатство путем честных преступлений, — проповедовал Моисей Мелькер, — а богачи на отдыхе радостно хлебают нищенскую баланду из жестяных мисок, чтобы только протиснуться сквозь игольное ушко Божественной милости, ваша награда — весь христианский мир. Поступайте с ним так, как я поступил с моим личным христианским миром. Я — один из вас, я не теолог богатства, а теолог преступления, ведь и Великий Старец мыслим только как преступник. Первую свою жену я столкнул с дуба, вторую — в Нил, а третью задушил в это воскресенье, заткнув ей глотку трюфелями. Я сделал это в честь Великого Старца: все трое были так богаты, что я на них женился, и так благочестивы, что я их прикончил.