Радуга в небе - Дэвид Лоуренс

Кое-как промямлив слова благодарности, красная от волнения, она перелистывала страницы, делая вид, что наслаждается первым чтением, хотя не различала даже букв.

Глаза мистера Харби поблескивали, только он один из всех участников сцены чувствовал себя свободно и полностью владел ситуацией. Ему было приятно сделать подарок Урсуле, в кои-то веки выразить расположение своим подчиненным. Как правило, ему это плохо удавалось, и учителя его недолюбливали и тяготились его властью.

— Да, — сказал он, — мы так и надеялись, что вы оцените наш выбор.

И коротко улыбнувшись своей странной дерзкой улыбкой, он отвернулся к своим шкафам.

Урсула совсем сконфузилась. Она с нежностью прижимала к груди книги и чувствовала, что любит всех учителей и даже мистера Харби. Она была в полном замешательстве.

Наконец она вышла из школы. Торопливым взглядом она окинула приземистое здание посреди асфальтового двора, залитого жаркими пылающими лучами солнца, поглядела на такую знакомую ей дорожку и отвернулась. Сердце ее сжалось. Она уходила отсюда.

— Что ж, счастливо, — сказал один ее коллега, последним расставаясь с ней на углу и обмениваясь рукопожатием. — Будем ждать, что вы когда-нибудь вернетесь к нам.

Это было сказано с иронией. Она рассмеялась и пошла прочь. Она была свободна. Сидя на солнышке на империале трамвая, она с огромным удовольствием глядела вокруг. Но она оставила позади нечто очень для нее важное. Она больше не пойдет в школу, не будет делать таких привычных дел. Странно! И, несмотря на радостное волнение, она чувствовала некие уколы — нет, не раскаяния, а страха. И все же какое радостное утро!

Сердце трепетало гордостью и счастьем. Ей так нравились подаренные книги. Они служили ей данью, плодами ее усилий, они были трофеями, завоеванными в ходе двухлетней борьбы, теперь, слава богу, оконченной.

«Урсуле Брэнгуэн с теплыми пожеланиями счастливого будущего и в память о времени, проведенном в школе Святого Филиппа» — гласила надпись, сделанная аккуратным и четким почерком директора. Она так и видела его руку, педантично сжимавшую перо, его толстые пальцы, поросшие черными волосками.

Он поставил свою подпись, и все учителя подписались тоже. Ей было приятно видеть их подписи. Она любила их всех. Они были ее товарищами по работе. И уходила она из школы с гордостью, которой суждено было остаться с нею навсегда. Она стала товарищем и соратником школьных учителей, в чем они и расписались, заверив ее в том, что она стала одной из них. Она стала труженицей, в огромном здании, созидаемом мужчинами, есть и ее крохотный кирпичик; она тоже стала теперь признанным строителем, созидателем.

Потом настал день переезда. Урсула поднялась рано, чтобы запаковать оставшиеся вещи. Прибыли телеги, присланные из Марша ее дядей, так как в сельских работах наступал перерыв между сенокосом и жатвой. Когда вещи погрузили в телеги и увязали веревками, Урсула села на велосипед и помчалась в Бельдовер.

Дом был целиком в ее распоряжении. Она вступила в отмытую от пыли и грязи чистейшую тишину. Пол в столовой был устлан толстым тростниковым покрытием — очень плотным, сияюще свежим, цвета подпаленного солнцем камыша. Стены были бледно-зелеными, двери — темно-серыми. Урсуле особенно понравилась эта комната, когда в большие окна проникало солнце, заливая все своим светом.

Она распахнула окна и двери навстречу солнечным лучам. На маленькой лужайке цвели яркие цветы, дальше было распаханное поле, которому вскоре предстояло быть засеянным. Она оставалась одна и потому прошла в сад за домом, дойдя до самой ограды. Восемь церковных колоколов пробили время. Послышался многоголосый городской шум, шедший откуда-то неподалеку.

Наконец из-за угла показалась телега со знакомым скарбом, наваленным некрасивой горбатой кучей, рядом шли ее брат Том и Тереза, гордые тем, что сумели пройти пешком от остановки трамвая целых десять миль или даже больше. Урсула налила прибывшим пива, и мужчины с жадностью выпили его прямо у двери. На подходе была вторая телега. Появился отец на мопеде. Мебель с трудом подняли по ступенькам на лужайку перед домом и свалили там на солнцепеке, что выглядело очень странно и некрасиво, хотелось поскорее расставить все по местам.

Работать с Брэнгуэном было одно удовольствие — так легко и весело он все делал. Урсуле нравилось говорить ему, куда поставить ту или иную из тяжелых вещей. Ревниво следила она за тем, как волокут мебель по ступеням, как вносят ее в двери. Когда тяжелые вещи были уже в доме, телеги отбыли. Урсула с отцом работали как заведенные, перетаскивая в дом легкие вещи, еще остававшиеся на лужайке, и расставляя их по местам.

— Ну что ж, дела идут, — весело говорил Брэнгуэн.

Приехали еще две порции грузов. На борьбу с тяжелой мебелью и перетаскивание ее по лестнице ушел целый день. Около пяти прибыли последние вещи с миссис Брэнгуэн, а также пятеро младших в двуколке, которой правил дядя Фред. Гудрун и Маргарет от самой станции шли пешком. Теперь вся семья была в сборе.

— Ну вот, — сказал Брэнгуэн, когда его жена спрыгнула на землю, — теперь мы снова вместе.

— Ага, — радостно подтвердила жена.

И короткий обмен репликами, предполагавший такую большую и не требующую выражения близость между этими двумя, сразу же родил ощущение дома в сердцах детей, сгрудившихся вокруг родителей и до того чувствовавших себя не очень-то уютно.

В доме был еще полный хаос. Но в кухне уже горел очаг, перед очагом был постелен коврик, на крюке висел чайник, и едва зашло солнце, миссис Брэнгуэн принялась готовить первую трапезу на новом месте. Урсула с Гудрун приводили в порядок спальни — они работали увлеченно, свечи так и мелькали в их руках, переносимые то туда, то сюда. Вскоре из кухни потянуло вкусным запахом яичницы с ветчиной, кофе, и при свете газовых фонарей начался собранный наскоро ужин. Семья сплотилась, как люди на биваке в незнакомом месте. Урсула взяла на себя груз ответственности за старших детей. Самые маленькие жались к матери.

Когда стемнело, детей совсем сморило и они пошли спать, но возбуждение не давало им уснуть, и голоса их умолкли не скоро — ведь какое приключение пережили они в этот день!

Утром все проснулись ни свет ни заря, и дети все удивлялись, крича:

— Когда мы проснулись, мы не могли понять, где находимся!

В окна неслись непривычные городские звуки, то и дело звонили колокола большой церкви, и звуки эти казались настойчивее и суровее звона маленьких колоколов в Коссетхее. Из окон открывался вид на другие краснокирпичные дома и дальше — на лесистый холм за лощиной. Все испытывали радостное чувство простора, освобождения, вольной воли, наполненной светом и воздухом.

Но постепенно все, так или иначе, принимались за работу. Семейство их отличали небрежность и неаккуратность. Но если надо было убирать в доме, все действовали споро и с полной отдачей. К вечеру дом был в целом приведен в порядок.

Жившей в доме служанки у них не было, а была лишь женщина, помогавшая по хозяйству днем. На новом же месте они не хотели брать себе и такой прислуги — им предпочтительнее было ощущение полной свободы, возможность жить, как они того хотят, без посторонних глаз.

Глава XV

Горечь восторга

Бурная деятельность в доме продолжалась. Занятия в колледже у Урсулы начинались лишь в октябре. Поэтому, остро ощущая свою ответственность, равно как и необходимость каким-то образом выразить себя в доме, она трудилась, обустраивая, переустраивая, выбирая, приспосабливая.

Она умела работать инструментами отца, плотничьими и слесарными, так что без устали стучала молотком или что-то чинила. Мать устраивало все, что делалось помимо нее. Отец же к работе Урсулы относился с интересом. Он всегда был готов поверить в дочь и одобрить ее. Сам же он занимался постройкой мастерской в саду.

Наконец основную часть работы Урсула посчитала законченной. Гостиная получилась просторной и пустой. Пол в ней устилал уилтонский ковер, которым семейство так гордилось, а убранство комнаты составляли большой диван, большие кресла с обивкой из цветастого ситца, пианино и гипсовая статуэтка работы Брэнгуэна, чем, в общем, все и исчерпывалось. Гостиная была слишком большой и пустынной, чтобы проводить в ней много времени. Тем не менее сознание, что гостиная, такая большая и просторная, у них есть, доставляло удовольствие.

Настоящим их домом была столовая. От тростникового пола там словно исходил свет, в большой эркер лилось солнце, стол был таким основательным, что трудно было сдвинуть его с места, а тяжелые стулья, упав, обязательно бы поцарапались. Собранный руками Брэнгуэна орган в углу этой комнаты терял свои внушительные размеры. Буфет тоже был уменьшен до уютных, приемлемых размеров. Эта комната и служила им настоящей гостиной.