Радуга в небе - Дэвид Лоуренс

Урсула с нежностью и азартом собрала букетик. Золотистые щепки были желтыми, как солнечные лучи, а цветы подснежников в сумерках казались первыми звездочками, появившимися на небосклоне. Она села на поваленный ствол и посидела так в забытьи.

Потом она пошла домой и, выйдя из фиолетового древесного сумрака, очутилась на просеке, где сияли драгоценными камнями длинные лужи в колеях, все вокруг погружалось во тьму, а над головой сверкала драгоценность небес. Каким удивительным казалось ей все это! Даже трудно было вынести подобную красоту. Хотелось бежать, петь, оглашать криками эту чуткую девственную тишь, но никаким бегом, никакими пением и криками невозможно было выразить то важное, что глубоко таилось у нее внутри, и она оставалась спокойной и почти печальной в своем одиночестве.

На Пасху она опять несколько дней прогостила у Мэгги. Но чувствовала она себя при этом стесненно, принужденно. Она увидела Энтони, и какие бы воспоминания ни пробуждал его вид, какой мольбой ни светились бы его глаза, он показался ей очень красивым. Она взглянула на него, взглянула еще и еще, как бы желая вернуть в мир действительный его облик. Но собственное ее «я» уже было далеко. Она уже стала другой.

И занимали ее больше весна и распускающиеся почки. Возле стены там росло большое персиковое дерево. Оно стояло, уже готовое распуститься, усеянное мириадами серо-зеленых набухших почек. Она так и замерла перед ним, потрясенная открытием: там, за зеленоватым туманным облаком, выстроилось, как для парада, войско, готовое хлынуть всей своей обильной массой, пролив на землю солнечное сияние.

Так проходили недели, восхитительные, чреватые ожиданием. Персиковое дерево у задней стены дома расцвело и стояло, украшенное белым, как пенная волна. Потом один за другим появились колокольчики, синие, как тонкий слой воды в низких местах под деревьями и кустарниками, синева эта становилась все гуще, гуще, превращаясь мало-помалу в лазурный потоп, бледная зелень листьев загоралась в солнечных лучах, и пташки порхали над этим огненным потопом, приветствуя его горячим щебетом. А потом потоп стал убывать, иссякать, и наступило лето.

На этот раз отдыха на взморье не планировалось. Вместо отдыха был отъезд из Коссетея. Жить предстояло теперь возле Уилли-Грин, места основной работы Брэнгуэна. Это была тихая сонная деревенька вблизи шахтерских поселений, так что старинные, причудливой архитектуры домики среди солнечной зелени садов служили как бы дачной зоной для разраставшегося во все стороны шахтерского городка Бельдовера, излюбленной целью прогулок, совершаемых шахтерами по воскресеньям в ожидании часа, когда открываются пабы.

В Уилли-Грин находилась школа, где Брэнгуэн занят был два дня в неделю и где проводились эксперименты в области образования.

Урсуле хотелось жить в Уилли-Грин, в дальней ее части, по дороге к Саутвеллу и Шервудскому лесу. Там было так красиво и романтично. Но жизнь требовала своего, а Уилл Брэнгуэн должен был идти в ногу со временем.

С помощью жениных денег он купил достаточных размеров дом в новом краснокирпичном районе Бельдовера. Это был особняк, выстроенный вдовой покойного управляющего шахтой, стоявший в тихом новеньком переулке возле большой церкви.

Такая покупка Урсулу огорчила. Вместо того чтобы как-то выделяться, они поселялись на краснокирпичной окраине закопченного городишки.

Но миссис Брэнгуэн была на седьмом небе: комнаты были восхитительно просторными — чудесная столовая, гостиная, кухня, а вдобавок еще очень милый кабинет на нижнем этаже. Очень удобное и продуманное расположение комнат. Вдова собиралась жить на широкую ногу. Уроженка Бельдовера, она хотела царить надо всеми здешними обитателями. Ее ванная была белоснежно-белой и серебристой, лестница — дубового дерева, а величественный и тоже дубовый камин украшали массивная резьба и колонны.

«Прочность, обилие и солидность» — таков был девиз этого дома. Но Урсулу угнетало величавое и надутое благополучие, которое дышало из каждой щели этого дома. Она взяла с отца обещание стесать массивную дубовую резьбу камина, сделать его проще и строже. Ее отец, сам такой длинный, тонкий, что у него может быть общего с этой самодовольной «прочностью и солидностью»?

Значительная часть меблировки была также куплена у вдовы. Мебель была обычная, в хорошем вкусе — большой уилтонский ковер, большой круглый стол, диван-честерфилд, обитый цветастым ситцем с узором из птичек и роз. Комнаты были солнечные, уютные, с большими окнами и красивым видом на узкую лощину.

И в конце концов, как выразился один их знакомый, они станут вращаться в кругу местной бельдоверской элиты. И станут в ней островком культуры. А так как в эту элиту никого важнее докторов, управляющих шахтами и аптекарей не входило, они со своими прекрасными мадоннами делла Роббиа, барельефами Донателло и репродукциями Боттичелли станут сиять на местном горизонте. Да уж, увидев «Весну», Афродиту или «Рождество» в столовой или гостиной, Бельдовер просто онемеет от изумления.

И разве не лучше быть принцессой в Бельдовере, чем никем и ничем в захолустной деревне?

Последовала суета приготовлений к переезду всей семьей, вдесятером. Дом в Бельдовере был приведен в порядок, коссетейское жилище разобрано и разрушено. С окончанием занятий в школе должен был состояться переезд.

Урсула покидала школу в конце июля, в последний день перед каникулами. Снаружи было ярко и солнечно, и класс полнился ощущением свободы. Казалось, что стены его начинают таять, они виделись уже призрачными, нереальными. Утро готово было прорваться сквозь них. Вскоре ученики и учителя выйдут на волю и разбегутся в разные стороны. Кандалы уже сбили с них, положенный срок они отбыли, и тень заключения вот-вот развеется. Дети складывали книги и чернильницы, сворачивали карты. На лицах у всех были веселье и благожелательность. Царила суета уборки и уничтожения всех следов, оставшихся от последнего срока их пленения. Все рвались на волю. Деловито, полная энтузиазма, Урсула подсчитывала и заносила в журнал часы посещения и количество уроков. Счет шел на тысячи, и она с гордостью записывала эти огромные цифры — вот сколько уроков дала она детям, вот сколько учеников обучила! Медленно тянулись часы взволнованного ожидания. И наконец прошло и это. В последний раз встала она перед классом, в то время как дети произносили слова молитвы и пели псалом. Кончено.

— Прощайте, дети, — сказала она. — Я буду вас помнить, помните и вы меня.

— Да, мисс! — вскричали дети. Лица их сияли от радости.

Она стояла, с растроганной улыбкой глядя, как они цепочкой выходят из класса. Раздав потом старостам положенные им шестипенсовики, она смотрела, как уходят и они. Шкафы были заперты, доски вымыты, чернильницы и тряпки убраны. Класс стоял голый, пустой. Она восторжествовала над ним. Он стал теперь пустой оболочкой. Это было местом ее сражения, сражения, которое доставило ей некоторое удовольствие. Теплое чувство благодарности вызывал у нее даже этот пустой и строгий класс, ставший теперь как бы памятником или трофеем. Столько жизненных сил было здесь отдано борьбе, победе, столько потеряно. Что-то из этой школы навечно останется с ней, как часть ее останется в этой школе. Она это признавала. А теперь пришла пора прощаться.

В учительской учителя все не расходились, они оживленно болтали о том, куда собираются ехать, — на остров Мэн, в Ландадно, в Ярмут. Они испытывали нетерпение и вместе с тем чувствовали свою тесную связь — как команда, покидающая корабль.

Затем настал черед мистера Харби обратиться к Урсуле с какими-то словами. Выглядел он импозантно — серебристая седина висков, черные брови, непоколебимая мужественная твердость.

— Что ж, — произнес он, — все мы должны попрощаться с мисс Брэнгуэн и пожелать ей удачи в будущем. Надеюсь, она когда-нибудь навестит нас и расскажет нам о своих успехах.

— О, конечно, — сильно покраснев и посмеиваясь, выдавила из себя Урсула, — конечно, я зайду повидаться с вами.

Она тут же подумала, что ответ ее мог прозвучать как что-то чересчур личное, и почувствовала неловкость.

— Мисс Шофилд предложила подарить вам вот эти книги, — сказал он, кладя на стол два тома. — Надеюсь, книги вам понравятся.

Урсула в крайнем смущении взяла в руки книги. Это были сборник поэзии Суинберна и том Мередита.

— О, они мне очень, очень понравятся, — сказала она. — Огромное спасибо — всем, всем вам спасибо, это такой…

Кое-как промямлив слова благодарности, красная от волнения, она перелистывала страницы, делая вид, что наслаждается первым чтением, хотя не различала даже букв.

Глаза мистера Харби поблескивали, только он один из всех участников сцены чувствовал себя свободно и полностью владел ситуацией. Ему было приятно сделать подарок Урсуле, в кои-то веки выразить расположение своим подчиненным. Как правило, ему это плохо удавалось, и учителя его недолюбливали и тяготились его властью.