Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

Возможно, у господ фон Руппа, фон Фельса и Шлика дела по непонятным причинам обстояли так же? Однако спрашивать об этом было нельзя – в противном случае можно было погрешить против хорошего вкуса еще сильнее4 чем Вильгельм фон Лобкович!

И уж тем более нельзя было спрашивать, не начали ли жены других господ внезапно. уклоняться от супружеских обязанностей, причем именно в тот момент, когда стало ясно, что они способны в постели на такие штучки, на которые даже проститутки в борделе были готовы пойти не иначе, как только за совершенно неприличную плату!

Вместо стонов, вздохов, обильного смазывания маслом или смальцем всех частей тела, уменьшенное трение которых дарило ни с чем не сравнимое наслаждение, – неожиданная меланхолия, дурное настроение и неприятные вопросы. «У тебя что, мужества не хватает, чтобы достаточно повлиять на совет земли и наконец предпринять что-нибудь против вообразившего себя невесть кем Фердинанда?» «Неужели до сих пор никто не хочет воспользоваться правом на смещение нынешнего короля путем голосования, которое вы себе выторговали?». «Неужто никто не решится покончить с компромиссами и поставить на место проклятых Габсбургов? Или они считают, что постоянное капание из открытой раны желаннее, чем одноразовое кровопускание, которое очистит язву?» Подобные расспросы обеспечивали мужчине бессонные ночи, особенно если он пытался спать со столбом толщиной с флагшток между ног, потеряв желание удовлетворять естественные потребности с повизгивающей служанкой, которая стоит на кухне, высоко задрав зад, и при этом чистит овощи, – теперь, когда он наконец узнал, что такое настоящее качество!

– Прежде всего нельзя было допускать Фердинанда к королевской короне, – послышался голос Альбрехта Смирицкого который год назад считался вероятным соперником Фердинанда в борьбе за богемский престол и, по слухам, уже заказал новую корону, как выяснилось, несколько преждевременно. – Он воспитанник иезуитов и совершенно отравлен их идеями.

Невыспавшийся и неудовлетворенный, лишенный из-за скупости Вильгельма фон Лобковича легкого утреннего опьянения, которое могло бы подарить некоторое утешение, граф Турн почувствовал, как в нем поднимается раздражение. Голос Смирицкого звенел в его ушах подобно куриному кудахтанью. В его мозгу возникла мысль о том, что в доме Зденека фон Лобковича, католика и рейхсканцлера, вероятно, и не было дорогих бокалов, зато можно было рассчитывать на первоклассное вино. Досада графа усилилась. Католики! Паписты! Эти пиявки присваивают себе абсолютно все, даже лучшее вино! И прежде всего – самых прекрасных женщин. Он попытался представить себе безупречную головку Поликсены на теле своей жены, как она внезапно достает горшочек смальца из-под кровати, черпает из него горстью, а затем… Он моргнул. Чтобы вызвать это видение к жизни, нужно было выпить больше одной кружки рейнского. Кроме того, наверное, было бы лучше, если бы ему это не удалось, так как реальность будущей ночи – «А почему бы вам не… Почему вы, мужчины, не…» – не шла ни в какое сравнение с его фантазией. И куда тогда девать накопленную энергию?

– В Богемии должность короля выборная, – услышал он сердитый голос и изумленно понял, что голос принадлежит ему. – Надо показать Габсбургам, что им не стоит считать, будто у них есть право на трон.

– Все пели Фердинанду хвалебную песнь, – заметил Смирицкий. «Он не такой высокомерный, как Рудольф и Маттиас», «Он очень доверительно обходится с дворянством Богемии». Ба! Он очень быстро показал свое истинное лицо.

– Мы просто должны сместить его. Это наше право, – снова заговорил граф Турн. Почувствовав на себе взгляды других, он понял, что стал первым, кто высказался вслух о смещении короля с тех пор, как Фердинанд начал так бесцеремонно забирать в свои руки управление Богемией. Он ощутил себя смельчаком, героем, готовым в полном одиночестве защищать свой дом от армии чудовищ.

– Не приказал ли он всему городу и даже университету прошлым летом, чтобы все участвовали в процессии в связи. с праздником тела Христова? А праздновать день святого Яна iyca и святого Иеронима он запретил!

«Да, да, – думал граф Турн. – Таковы дела давно минувших дней. И все, на что способна эта кучка куриц, это пережевывать старые оскорбления. У них нет петуха, который бы мог сказать им, что к чему». Почти незаметно в его мозг закралась робкая мысль о том, что, вероятно, все только и ждут, когда кто-то из членов совета возьмет на себя роль петуха. И еще менее отчетливо всплыло у него воспоминание о том, что он сейчас мыслит теми самыми понятиями, которые использовала его жена прошлой ночью, когда злословила в адрес совета земли. Она даже имитировала кудахтанье куриц – ко-ко-ко! – и у нее выходило чертовски похоже, что он вынужден был признать.

– Он поддался мании величия, – продолжал граф Турн. – Габсбургская кровь испортилась – впрочем, она никогда не была особенно хороша.

Мужчины осторожно засмеялись. Графу Турну ситуация начала нравиться, так же как понравилось превращение его жены – после непродолжительных сомнений. Вильгельм фон Лобкович, ухмыляясь, протянул руку к керамической кружку затем к своему кувшину. Когда он перевернул его, наружу вы шел один лишь воздух. Он озадаченно заглянул в пустой кувшин, а затем поднял взгляд, будто бы ища лакея, которого можно было бы послать в подвал за добавочной порцией. Гоал Турн все больше распалялся.

– Рудольф был непредсказуемым помешанным, Маттиас пребывает в вечном унынии, ему не до действий, а Фердинанд считает себя Юлием Цезарем!

Альбрехт Смирицкий, который тоже сидел перед пустым кувшином, но и в трезвом состоянии был нетерпелив, поднял свою пустую кружку и крикнул:

– Ave, Caesar, moribundi te'salutare!

– Morituri te salutamus,[37] – пробормотал Колонна фон Фельс и тайком закатил глаза.

– Что, простите?

– Ничего, мой дорогой Смирицкий, ничего. Граф верно говорит, господа. Мы имеем право, нет, мы просто обязаны сместить Фердинанда фон Габсбурга с трона Богемии. Таким образом мы не только обеспечим спокойствие в Богемии, но и воспрепятствуем тому, чтобы еще один из многочисленных ублюдков Габсбургов стал кайзером империи.

– Надо кончать со всеми этими компромиссами! – Вацлав фон Руппа ударил кулаком о стол. Его винный кувшин упал. Вильгельм фон Лобкович впился в него глазами. Когда из кувшина ничего не вытекло, он нахмурился. – Кто-то должен поставить Габсбургов на место. Вспомните только об ответе, который мы получили на наш протест против закрытия церквей в Клостерграбе и Браунау. – Руппа пренебрежительно скривился и процитировал фальцетом: – Императорская привилегия кайзера Рудольфа – да упокоит Господь его душу – гарантировала свободное отправление религиозного культа только дворянству и свободным городам. Однако упомянутые города не свободны.

– Мы на это хоть как-то отреагировали?

Вильгельм фон Лобкович протянул руку к кувшину, который стоял перед графом Шликом. Шлик, известный аскет, едва ли сделал пару глотков вина. Облегченно просияв, хозяин дома вылил вино Шлика в свою кружку, сделал добрый глоток и удобно откинулся назад. Граф Турн заподозрил, что сегодня никакой лакей больше не соизволит спуститься в подвал.

– Да. Поверенные, назначенные советом земли» написали протест. Ответом стал жесткий призыв к послушанию. В противном случае, говорилось в нем, король будет вынужден подумать о возможных штрафах.

– Чаша терпения полна! – воскликнул Турн. – Мы слишком долго пускали все на самотек. Мы больше не можем позволять, чтобы права дворянства по-прежнему урезались.

– Правильно, – поддакнул Андреас фон Шлик.

– Король применит силу, – проворчал Вильгельм фон Лобкович и сделал еще один глоток вина.

– Ну и что? – Худой Шлик сжал кулак. – Что вы предпочтете? Сильное кровоизлияние, которое очистит рану, или непрерывно кровоточащую язву?

«Они у меня в руках, – подумал граф Турн. – Они произносят вслух мои мысли, и мне даже не приходится ничего им растолковывать». От волнения он забыл, что это были вовсе не его мысли, а его жены и, собственно говоря, мысли, внушенные ей – и другим женщинам – в ситуации, которую граф себе не смог бы представить и в самых смелых своих мечтах.

– Господа! – снова воскликнул он. – Давайте уточним: мы ничего не имеем против императора! Вина лежит на короле Фердинанде! И всей его продажной банде придворных льстецов: Славате и Мартинице, которые еще ни одного слова правды не произнесли при дворе, но прежде всего – на рейхсканцлере, который уже тогда показал свое настоящее лицо, когда не подписал императорскую привилегию кайзера Рудольфа. Не примите это как оскорбление своей семьи, мой дорогой Лобкович!

– Попели фон Лобкович, – добродушно заметил Вильгельм фон Лобкович, – всегда были испорченной ветвью семьи. Мы, Лобковичи-Гассенштейны, единственные, кто высоко держит знамя приличия. Я хотел бы указать вам, однако, на то, господа мои, что, если кровоизлияние слишком сильно, душа может очень быстро покинуть тело. Я рекомендую хорошо снарядиться, если война все же неминуема.