Ересь Хоруса. Омнибус. Том II (ЛП) - Абнетт Дэн

— Довольно, — прошептал он так тихо, что сам едва услышал свои слова. — Довольно, довольно, довольно.

Слова были хрупкими. Они рассыпались, будто обугленная бумага, расслаиваясь в пепел. Когда они стихли, ложное безмолвие во мраке подкралось ближе. Каншелл лежал, натянутый как струна, с напряженными до треска жилами. Он попытался зашептать снова. Попытался сказать: «Здесь ничего нет». Слова умерли до того, как серв выговорил их. Что, если они не давали ему услышать то, чего он так боялся услышать? Что, если он не догадывался, что оно уже совсем близко?

Со всех сторон его окружали ряды за рядами таких же неподвижных мужчин и женщин, таких же запуганных, как он сам. Ожидание становилось безумием. За несколько минут лежания Каншелл перестал пытаться словами отогнать страх. Он поглотил его без остатка. И все равно серв ничего не слышал и не видел.

Ничего не слышно. Ничего не видно. Нечего бояться. Нечего, нечего, нечего. Но это «нечего» было хрупким. Малейшее усилие, и оно разлетится на мелкие осколки. И когда это произойдет, что дальше? От этой мысли его воображение сходило с ума. Оно не могло представить ответ, поэтому изображало его как лавину ужасов, отвратительных смертей и крадущейся страшной неосязаемости. Каншелл задыхался. Пальцы скрючились в когти. Ему хотелось рвать воздух, только чтобы вновь начать дышать. Грудь задрожала от слабых вдохов. Рот широко открылся. Крик был неслышимым. Звук был запрещен из-за того, что он мог в себе таить. И все равно здесь ничего не было.

Пока, словно насекомое на границе зрения, там что-то не появилось.

Даррас заметил идущего в сторону укреплений Кхи'дема. Он двинулся на перехват.

— Ты ищешь что-то, сын Вулкана? — спросил он, поздравив себя с тем, что сумел сказать это вежливым, но твердым тоном. Сержант не поддался инстинктивному желанию начать беседу с открытой недоброжелательности. Он обогнал космического десантника на пару шагов, а затем остановился и встал к нему лицом.

Кхи'дем не стал торопить события. Он также остановился.

— Я собирался пройтись к стене, — сказал он.

— Думаешь, мы могли быть небрежными в организации обороны?

— Вовсе нет.

— Тогда я не понимаю цели твоей прогулки.

— Ты запрещаешь мне ходить туда? — спросил Кхи'дем.

Даррас был невольно впечатлен. Саламандра имел полное право впасть в слепую ярость, но он оставался спокоен. Вопрос прозвучал скорее как искреннее любопытство, чем вызов.

— Нет, — ответил он. — Но я советую тебе прогуляться в другое место.

— Почему?

— Там наш капитан. Вместе с братом-сержантом Гальбой.

— Ясно.

— В самом деле? Ты хоть понимаешь, как сильно вредишь Гальбе в глазах нашего капитана всякий раз, как тебя видят возле сержанта?

— Ах, — произнес Кхи'дем. — Полагаю, теперь понимаю. Спасибо, что поговорил со мной, сержант Даррас. Я сделаю, как ты предлагаешь.

Даррас подождал, пока Кхи'дем не уйдет.

«Иди, — подумал он. — Займись чем-то полезным и не путайся под ногами».

Он видел логику в миротворческих потугах Гальбы, но не понимал, что они могли от них выиграть. Железные Руки не могли полагаться на Саламандр и Гвардию Ворона. Гальба потакал своим желаниям, считая иначе, и это могло поставить под угрозу его собственную надежность на поле боя.

Даррас надеялся, что сможет переубедить его.

Ночь пахла неправильно.

Гальба стоял на восточном укреплении базы, наблюдая за джунглями. Он стоял здесь вот уже полчаса, пытаясь понять, что его так тревожило. Это была не просто тьма, скрывавшая хищников Пифоса. Он осознал, что это, как раз когда заметил справа от себя вырисовывающуюся фигуру. Обернувшись, сержант увидел, что к нему шагает капитан. Всем своим видом Аттик воплощал рациональность. То, что не было генетически усилено, заменили бионикой. Само его существование было триумфом науки. При приближении капитана нелогичная мысль раскололась вдребезги. Аттик требовал не только дисциплины рассудка, но также стратегии, и он получит и то, и другое.

И все равно, ночь пахла неправильно.

— Брат-сержант, — поприветствовал его Аттик.

— Капитан.

— Ты что-то высматриваешь. Что именно?

Гальба тщательно подобрал следующие слова, но только из-за чувства долга, а не чтобы избежать правды. Он никогда бы не стал скрывать что-либо от капитана. Но также он не хотел быть неточным в формулировках, и постарался избавиться от раздражающей неопределенности.

— Я не уверен, — признался сержант. — В воздухе чувствуется привкус, который я не могу распознать.

— Мы в джунглях, сержант Гальба. Учитывая большое количество жизненных форм, определенное смешение запахов и привкусов едва ли удивительно, даже с нашими чувствами.

Он не упоминал о запахах.

— Вы ощущаете нечто схожее, капитан?

— Ничего, что я бы не ожидал, — без колебаний сказал Аттик, как будто это он уже для себя решил.

Гальба колебался, затем решил, что не может принять это объяснение.

— В воздухе чувствуется кровь, — сказал он.

— Конечно. Мы видели жестокую сущность этой планеты.

— Но под этим привкусом есть нечто еще, — настаивал Гальба, — и прежде я с таким не сталкивался.

Секунду Аттик молчал.

— Опиши, — наконец сказал он.

— Если бы это было так легко, — Гальба закрыл глаза и глубоко вдохнул зловонную ночь. Он сосредоточился на работе своего нейроглоттиса, пока тот анализировал ароматы почти на молекулярном уровне. — Привкус лишен смысла, — произнес сержант, — он не похож ни на что, — легионер остановился. Это было неправильно. То, что было под кровью, за кровью, но все же связанной с нею, имело привкус. Это…

Гальба пошатнулся. Он прорвал чувственный камуфляж и нырнул в бездну невозможности.

— Это привкус тени, — выдохнул он, и тени наполнили его горло. Он закашлялся, пытаясь избавиться от них. Теперь они были ему известны, и он не выговорить это знание.

— Брат-сержант? — спросил Аттик.

Гальба едва слышал его.

— Я чую шепоты, — сказал он. Гальба не знал, произнес ли это вслух. Тени и шепоты стали для него всем миром. Они были адом синестезии. Захлебываясь влажным, цепким дымом теней, он не видел, что отбрасывало их и придавало им форму. Из-за того, что он не видел тени, он не мог понять их. Гальба ощущал очертания слов и недобрую вонь языка, которого никогда не должно было бы понимать здравомыслящее существо. Смысл парил где-то вне пределов его сознания. У него была форма, форма, звучавшая как смех добычи и крик звезды.

Аттик поймал сержанта за руку, когда его колени начали подгибаться. Вокруг него зажужжал, разносясь эхом, странный звук. Казалось, он исходит от самого капитана. Он не прекращался. Спустя, казалось бы, целый век, Гальба понял, что слышит собственное имя. Он ухватился за эту опору рациональности, логичности. Реальность вновь обрела явственность. Его ощущения вернулись в норму. Гальба выпрямился.

— Не понимаю, что случилось, — сказал он. — Я ведь не псайкер.

Его самому не понравился свой защитный тон.

Оставшийся органический глаз Аттик приковал его проницательным взором.

— Не забывай, где мы находимся, — сказал он. — Барьер между реальностью и варпом здесь тонок. Не стоит удивляться эффектам, вызванным воздействием эмпиреев. Было бы странно, если бы мы не испытывали подобного рода галлюцинаций.

— Это были не просто галлюцинации. Шепоты…

Аттик оборвал его на полуслове.

— Это были не шепоты. Так ты интерпретировал то, что переживал. Я ничего не слышал.

«Потому что вы решили не слушать», — подумал Гальба, но тут же отогнал мысль. Аттик был прав. Он вел себя так, будто никогда раньше не слышал об Имперской Истине. Никаких шепотов не было. Под языком не скапливались тени. И, что важнее всего, к нему не прикасался ничей злобный разум.

— Как и я, — произнес он, соглашаясь с капитаном, и понял, что сказанное им только что — правда. Он ничего не слышал.