Голос из глубин - Любовь Руднева

Андрей, слушая Конрада, вспомнил про песни волков, даже о нотах — записях тех песен, о том, что когда-то потрясло его друга Дирка Хорена. И не впервые его удивило и обрадовало, как с разных концов земли, предаваясь, казалось бы, вовсе разным занятиям, тянутся люди добрые к одному и тому же, выясняя происходящее в природе и в себе самих.

Они опять бродили вместе, после того, как оба выступили с лекциями уже тут, в Окинаве, на Международной океанологической выставке. Конрад посмеивался:

— Я, к сожалению, умудрился прожить без вашего общества очень много лет. Но теперь судьба щедро вознаграждает меня. Вы так убедительно всем нам рассказали о метаморфозах океанического дна, его неоднородности и оказались отличным педагогом. Чувствую себя в вашем обществе непринужденно и вот вольно-невольно припомнил такие обстоятельства, какие, не будь нашей встречи, канули б вместе со мною в небытие. Да, если б не вы, я б так охотно не отправился, признаюсь, в не совсем легкое свое прошлое. На меня, несомненно, подействовал и ваш задел надежности, будто вместе мы пуд соли съели, как говорят у вас. И так прытко сами настигают меня и бодрящие русские словечки. Они даже напоминают некоторые физиономии, которые, казалось, память и не властна была вновь вызвать к жизни.

Вот сейчас столько людей помешаны на разнице поколений, но вы вступили во вторую мировую мальчишкой, я — зрелым мужем, а теперь у нас общий опыт и во многом мы единомышленники. И это меня радует. Так же, как ваш рассказ об удивительном артисте, вашем друге Амо Гибарове.

Они только что вместе побывали в городе будущего — Акваполисе — и условились назавтра вернуться в это детище их коллеги по симпозиуму, английского конструктора Крейвела. Тот любезно сопровождал их.

Худощавый, подтянутый Крейвел, сдержанный, смахивал на профессионального военного. По своему облику и манерам он был полной противоположностью Конраду, лишь не уступал в росте. Глядя на него, с трудом верилось, что этот опытнейший конструктор подводных аппаратов так нуждается в словах одобрения. Выяснилась и немаловажная для Андрея подробность: Крейвел юношей на Тихом океане участвовал в войне с нацистами. Выслушав рассказ Шерохова о капитане Ветлине, он тихо, без пафоса, произнес:

— Братство! Не случайно все мы, такие разные, ринулись после войны спасать природу. — Он тут же пояснил идею Акваполиса: — Города портят природу. Первые поселения рождались на воде, росли на сваях — земля оставалась для охоты. Думаю, этот город будет хорош на плаву. Теперь он молодцом держится на якорях, а в случае надобности готов к погружению, притом начинен разнообразнейшей жизнью. Выстроенный в Нагасаки, представьте, своим ходом прибыл сюда, в Окинаву. И, вы видите, соединен временным мостом с берегом. — Глаза у Крейвела заблестели, он доверчиво глядел на единомышленников: шутка ли, речь шла о живом существе!

— Он и впрямь будто дышит! — простодушно удивляясь, говорил Конрад. — И гигант ваш новорожденный. Подошва: четыре понтона, ноги — шестнадцать колонн, рост — с девятиэтажный дом. — Конрад, толкуя об «экстерьере» Акваполиса, хотел порадовать одержимого автора его, перечисляя все «стати». Его непосредственности хватало и на это.

Нервно потирая свои сухие, тонкие пальцы Крейвел добавил:

— Жизнь в нем возможна без загрязнения окружающей среды — и долго. А мощные электрогенераторы, очистные сооружения и опресненные воды позволяют в нем обитать и действовать. Уже сейчас он вмещает две с половиной тысячи людей и все для их отдыха.

Чуть-чуть иронизируя, но и с полным почтением к чуду гуманной техники, как выразился Конрад, он заметил:

— Вот меня привлекает палуба из-за ее травяного покрова. И еще важно — в глубинах Акваполиса продолжается естественная жизнь растений, рыб, и жизнь человека тут возможна в соседстве с ними.

— Да, а совсем рядом, на ферме, — добавил Крейвел, — пятьдесят тысяч промысловых рыб питаются продуктами отходов.

Конрад, улыбаясь, посетовал:

— Плохой я ценитель чудес, если они вмещают в себя сразу рекламу и эксперимент. Не в упрек вам говорю, себе — за старомодность восприятия. Чтоб сразу охватить все, надо и пообвыкнуть.

Спустились в маринопанораму. Сквозь стекло разглядывали пульсирующий подводный лес, мягкое многоцветье водорослей и рыб.

— Повезло ж нам! — радовался Конрад. — Как мальчишкам, на салазках мчащимся с горы в жаркий летний день. Под тобою лед, а над головой солнце. Выпало на долю шагать по Акваполису, еще и с его автором предвидеть нашу будущую подводную жизнь! Чуть погодя невероятное станет само собою разумеющимся. Ну, а потом, дорогой Крейвел, не обессудьте, к Акваполису будут относиться как нынче к первому паровозу, выставленному в добротном музее. Но шутки в сторону, вы-то дали заглянуть нам, — говорил Конрад, пожимая руку Крейвела, долго не отпуская ее, — в «завтра»…

…После ужина в гостинице Акваполиса, взволнованные Андрей и Конрад провели вместе последний вечер, то говорили вперебой, то умолкали. И неожиданно Конрад, будто винясь, сказал:

— Меня заинтересовал ваш друг клоун. Покорил своим отношением к птицам и зверю. Передайте, принимаю его упрек, я недооценил наверняка точный мимический жест артиста, а ведь я видел поразительного француза Жана-Луи Барро, а о Гибарове доверяюсь вашему суждению. Они ж наши сообщники в овладении языком природы, разве только ученым он подвластен? К тому же и я не однажды прибегал к карнавальным, цирковым мистификациям, чтобы только войти в доверие к пернатым и четвероногим будущим моим друзьям!

12

«Здравствуйте, Андрей! Вчера после некоторого «раздумья» на рейде наш лайнер ошвартовался левым бортом к причалу номер два северного пирса небезызвестного вам порта Выдринска.

Этот неожиданный заход — была отгрузка нескольких тысяч тонн зерна во Владивостоке, до того в Находке, привезли еще и сюда — принес после первых часов необычайную тишину, неожиданную. Много месяцев в такое я не нырял, был — темп, темп, темп… Мы-то судно чуть великоватое для этого порта, но приняли спокойно. Из одного трюма черпают зерно. И дни стоят умиротворяющие. Вчера вечером — уже темнело — и я решил пройти по старым тропам, очень давно не был на этом берегу. В порту побольше кранов, а город похорошел. Асфальтированная дорога от северного до южного пирса там, где мы когда-то месили грязь. Есть и пешеходная дорожка, обсаженная молодыми деревцами, им года три-четыре. От здания банка вверх по Ленинской густо разрослись деревья, они обрамляют улицу аллейками. Видно, сажали кое-как, а теперь даже хорошо, нет унылой прямолинейности. Самым старым, когда-то одиноким деревьям лет пятнадцать — двадцать. Остальные тоже взрослые — десятилетние.

Вечером, после восьми, почти безлюдно внизу. Дальше в гору под светом маленьких электрических лун на изогнутых столбах, — по цвету их почти не отличишь от настоящей, висящей тут же на небе, только поярче, — появляется публика. Как и положено в доброй провинции, люди идут по дороге, освещенной достаточно, чтобы себя показать и других посмотреть. Разрозненные группки, пары, молодые полногрудые девицы, стремительно несущие себя вперед. Модные юнцы, солидные дяди и тети, одинокие пьяницы. Поток постепенно густеет поближе к гастроному, кинотеатру, к площади. Цветники с оглушительно пахнущими петуньями.

Вы знаете, я уехал из Выдринска во Владивосток и сюда не заглядывал уже несколько лет. Все прихлынуло, как будто кровь к лицу, когда внезапный стыд охватывает. Не за себя, нет, за учиненное всякими слупскими, ховрами. До сих пор крест на моей душе, как распорядилась, предала Славу Большакова его бывшая подруга Нина. И только за то, что он задержался после рейса тут, чтобы отстоять честь своего друга-капитана. Верная душа, и разочаровавшись в ней, он все же остался один.

Тешу себя надеждой хоть в этот скорый приезд застать всех в сборе: Вас, Рей, Славу, если повезет, и Амо.

Его последние короткие письма меня растревожили. Он просил даже Вам не говорить, что ему угрожает. Врачи ищут причину участившихся его недомоганий не только в травме, полученной во время падения, и настаивают, чтобы он прекратил тренировки, выступления. А он твердит: «Пока могу…» Но все чаще в его письмах мелькает слово: «быстротечно»…

Сегодня ошвартовался поблизости кормой «Алексей Чириков», родной брат «Ф. Беллинсгаузена», с которым работали в 1967 году в Индийском, это, как и тысячи других, казалось бы не очень значащих случайностей, возвращает в прошлые годы, к прежним плаваниям, встречам.

Мне до сих пор не верится, что все вы так отдалены от меня. Кое-кто в последнее время ни на мои радиограммы, ни на телетайпные призывы, то есть на острое желание общения с ними, с Москвой, не отвечает. Среди них и мои выученики, ныне капитаны, и Ваши бывшие помощники, Рей, которые вроде б и жили с нами душа в душу. Я счастлив нашей с Вами дружбой.