Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко

сидели Гасинский и Доценко.

Часы показали 21 час, затем подошло время выступления. Но миновали еще четверть часа, томительно длинных, а Маяковский все не показывался на арене. Публика стала выказывать нетерпение, раздались хлопки в ладоши, на галерке дружно застучали ногами.

Маяковский, взволнованный и потный, появился в половине одиннадцатого, рукавом вытер свой квадратный подбородок. Его узнали и сразу забыли, что он заставил себя ждать. Вспыхнули аплодисменты. Кто-то дружески свистнул. Маяковский стремительно подошел к столу, снял широченный пиджак, бережливо повесил его на спинку стула; из кармана вынул записную книжку и широким жестом бросил ее на стол.

— Я не люблю, когда одежда мешает работать, — объявил поэт, обеими руками оттягивая новенькие подтяжки. — На вокзале мне сказали, что в Чарусе нет поэтов. Это поклеп на интеллектуальную жизнь вашего города. Я приглашаю местных поэтов вместе со мной читать здесь свои стихи.

Из первого ряда вышел Радугин и, поздоровавшись с Маяковским, присел на стул, изо всех сил стараясь не коснуться спиной висящего пиджака Маяковского.

— Вот и хорошо, председатель вечера есть. Теперь остановка за поэтами.

Широко расставив длинные ноги, высоко подняв голову и потрясая кулаками, Маяковский начал читать. Читал он проникновенно, без выкриков, без ложной декламации; казалось, каждое слово парит в воздухе.

Во втором ряду поднялась высокая тоненькая женщина и, наступая на ноги соседям, извиняясь перед ними, торопливо пошла к выходу. Маяковский заметил ее, прекратил чтение, громовым голосом пробасил:

— Эй вы, гражданка, из ряда вон выходящая…

Женщина робко остановилась и тихо ответила в наступившей тишине:

— Простите меня, Владимир Владимирович, вы слишком много времени заставили себя ждать, а у меня дома ребенок… Его надо кормить… Я должна уйти.

Маяковский насупил брови, молча подождал, пока женщина скрылась за дверью, занавешенной портьерой, и без прежнего энтузиазма дочитал стихотворение до конца.

Ваня сидел сам не свой, — Маяковский предлагал местным поэтам читать вместе с ним свои стихи. Значит, и ему, Аксенову, предоставлялась возможность выступить перед многочисленной аудиторией, а самое главное — Маяковский мог оценить или отвергнуть его талант. Ведь у него дома в столе лежала готовая поэма «Бунт поэтов». Юноша прикинул — если бегом, то он сможет добраться домой за пятьдесят минут. Пятьдесят минут туда, пятьдесят назад — час сорок минут. Он успеет вернуться в цирк с рукописью, и еще останется время выступить перед народом.

Ваня поспешно спустился в раздевалку, оделся, вышел из цирка и побежал.

Весь день лил дождь, на слабо освещенных улицах Чарусы повсюду расползлись лужи, ветер бросал в лицо пригоршни дождя, а он все бежал и бежал. Вначале задыхался, но затем дыхание восстановилось.

Ваня влетел в дом, кинулся к своему столу.

— Что с тобой? — пораженная видом брата, спросила Шурочка. — Посмотри на себя, на кого ты похож!

— Ура! Маяковский согласился слушать мои стихи. Понимаешь ли ты, что это значит? — Ваня знал, что Шурочка не принадлежит к поклонницам Маяковского, что она относится к нему недоверчиво и раздраженно. Не понимает, что такие поэты, как Маяковский, служат для советского общества мерилом его культуры.

— Маяковский? — удивилась Шурочка. — Все у него непонятно, пишет странными, вычурными словами, так что и читать его не хочется. Не люблю я твоего Маяковского, ведь это он призывал сбросить Пушкина, Достоевского и Толстого с парохода современности.

Несколько охлажденный словами сестры, Ваня сунул тетрадь с поэмой за пазуху и помчался обратно в цирк, не замечая ни грязи, ни дождя, ни усилившегося ветра.

Он вернулся на галерку, когда Радугин доканчивал чтение своего стихотворения. Маяковский сидел за столом и автоматической ручкой правил строфы стоявшего рядом с ним Кальянова. Ваня спросил сидевшую рядом студентку:

— Что он тут читал без меня?

— «Последнюю страничку гражданской войны», «О дряни», «Люблю», «Сволочи», «Моя речь на Генуэзской конференции», «Балладу о доблестном Эмиле», «Бюрократиаду», «Прозаседавшиеся». Все это он написал в последние два года.

Тихим, задумчивым голосом Радугин окончил читать и, прикрыв ладонью больное сердце, вежливо поклонился публике. Раздались аплодисменты.

Затем выступил незнакомый Ване курносый вихрастый парнишка. Он прочитал на странном языке, являвшем смесь русских и украинских слов:

Итак, начинается утро,

И, значит, выходит солнце,

И, значит, выходит ветер,

И, значит, выходит Трофим

С найкращого в свете барака!

Маяковский заразительно расхохотался, потом спросил: кто еще из поэтов хочет читать?

— Владимир Владимирович, разрешите мне! — крикнул Ваня.

— Пожалуйста! Вы будете читать с галерки или снизойдете на землю?

Ваня мигом сбежал на арену, посыпанную опилками. В публике раздался дружный смех и аплодисменты: Ваня весь, с ног до головы, был забрызган грязью, с его мокрой головы стекали струйки воды и струились по разрумянившимся от волнения щекам. Но он ничего не замечал, никого не видел — монументальная фигура Маяковского заслонила от него весь мир.

— Что же вы будете читать, молодой человек?

— Поэму «Бунт поэтов».

— Вот как? — удивился Маяковский и мельком взглянул на ручные часы. — Для поэмы у нас уже не останется времени. Меня предупредили — через полчаса электростанция прекратит подачу тока в цирк.

— Тогда «Марш слесарей». Можно? — спросил Ваня.

— Что, что?

— «Марш слесарей», — повторил Ваня.

— А вы что — слесарь?

— Конечно! — И Ваня протянул к нему руки, все в ссадинах, царапинах и мозолях. Маяковский порывисто пожал эти пахнущие несмываемым мазутом протянутые к нему руки.

В публике горячо зааплодировали. Стихи собирался читать свой брат, рабочий, ведь на три четверти цирк был заполнен рабфаковцами.

— Ну раз слесарь, то вам и карты в руки. Читайте! — разрешил Маяковский.

Ваня прочел:

Жизнь человеческая —

Маршей поэма,

Слушайте марш мой

Лучшей профессии!

Его создают над пространством

И временем

Железные руки слесаря.

Понимаете — слесаря,

Эйфель склепавшего,

Перебросившего радугой

Кичкасский мост.

Вот он —

Человек настоящего —

Шагает во весь

Свой рост.

Ваня встретился с насмешливым взглядом Нины Калгановой, на какое-то мгновение запнулся, но тут же, почувствовав внимательный, сочувствующий взгляд Маяковского, забыл о насмешливой девушке.

Где-то недалеко, за дощатой стеной, зарычал тигр.

— Недурно. Во всяком случае, тигры довольны, — похвалил Маяковский.

Ободренный похвалой, Аксенов продолжал читать по памяти:

Мы — это все.

Все создано нами.

Голову выше, и кепи долой!

Сегодня у нас боевое знамя —

Подымаемый на мускулах

Волховстрой.

Страна в огне,

Электричеством вспенена.

Что ж, в рупор неба — ори

О том, что планета Ленина

Металлической лавой горит.

Мы пионеры

Великих примеров