Истории московских улиц - Владимир Муравьев

Сретенка - торговый ряд XX века - уникальный памятник градостроительной планировки и развития традиций.

Сретенка на грани XIX и XX веков становится районом, где селилась интеллигенция: студенты, врачи, преподаватели, служащие. Именно в таком облике Сретенка приходит на страницы беллетристики.

Герой романа П.Д.Боборыкина "Китай-город" Андрей Дмитриевич Палтусов дворянин, с университетским образованием, стремящийся войти в купеческую среду и заняться предпринимательством, встретив однокурсника, вспоминает студенческие годы, когда они жили "в переулке на Сретенке, около церкви Успенья в Печатниках" в меблированных комнатах Скородумова - чудака-учителя арифметики, "которому никто не платил". Время это Палтусов, как и его друг, считали "славной полосой" своей жизни:

"Журналы, книжки читали запоем, словно варенье глотали ложками. Иной раз, не вставая, в постели пролеживали до сумерек с каким-нибудь английским томом по психологии или этнографии. А там вечер - в театре молодых актрис поддерживали, в клубе любительниц поощряли, развивали их, покупали им Шекспира, переводили им отрывки из немецких критиков, кто не знал языка. Споры, беседы... На Сретенке, у Скородумова... сколько прошло отличных ребят или забавных, нелепых; но с ними весело жилось. И какие женщины попадались! Пойдут всей гурьбой в концерт, в оперу, наслушаются музыки, и до пяти часов утра "пивное царство", поют хором каватины, спорят, иные ругают "итальянщину", дым коромыслом, летят имена: Чайковский, Рубинштейн, Балакирев, Серов!.."

В.Я.Брюсов - коренной обитатель сретенских мест - в неоконченном рассказе "Таинственный посетитель", сохранившемся в его архиве, изображает Сретенку первого десятилетия ХХ века, причем уже овеянную интеллигентским мифотворчеством.

Название, которое Брюсов дал своему рассказу - "Таинственный посетитель", имеет подзаголовок: "Рассказ в старом вкусе из новой жизни".

"Зима в тот год была снежная, небо казалось бездонной корзинкой, откуда неустанно вытряхивал кто-то мириады белых, пушистых конфетти, и целые дни напролет воздух был заполонен мельканием кружащихся снежинок. Даже в грязной Москве все усилия дворников, нападавших на снежную стихию с лопатами, пешеходов, топтавших снег валенками и высокими калошами, и санных полозьев, бороздивших его по всем направлениям, не могли уничтожить торжествующей белизны, и она слепила глаза всем, выходившим на улицу. Ночью, когда движение, особенно на окраинах города, притихало, когда белый цвет оттенялся темнотою неба и когда луна, не делая различия между деревней и столицей, расцвечивала сугробы волшебными, лазурными отсветами, можно было мечтать, что кругом - мир снегов, что это - царство Полюса и что вот сейчас-сейчас полетит на крепкорогих оленях Снежная Королева со свитой своих снежных дев...

Впрочем, надо сомневаться, чтобы такие мысли приходили в голову тому бесу, который, стуча зубами и кутаясь в причудливый, подбитый мехом плащ, пробирался по одному московскому переулку, в самый рождественский сочельник этого снежного года... Переулок, по которому быстро шагал озябший бес, был пуст до самого его конца, и во всю его длину не было видно ни экипажей, ни пешеходов, только городовой дремал на своем посту, и пятна света в виде усеченной пирамиды от газовых фонарей, так же, как слабые лучи из освещенных окон, лишь сильней оттеняли эту пустынность белого, безжизненного, какого-то унылого пути. Щуря глаза от блеска снега и скользя ногой на слишком притоптанных местах, бес совсем не мечтал о чудесном царстве Полюса, но проклинал страны, где приходится мерзнуть и напяливать на себя несвойственную ему одежду, да жаловался про себя на извозчиков, которые предпочитают пьянствовать этот вечер с кумой, чем честно исполнять свои обязанности перед гражданами.

На часах Сухаревой башни, пестрый циферблат которой насмешливо сиял на серо-сизом фоне небосклона, уже пробило одиннадцать, и меньше часа оставалось до Рождества. Бесу надо было спешить, потому что, как известно, в ночь сочельника всей нечистой силе дается попущением Божиим особая свобода, которую и стараются все ее сочлены использовать сколько можно полнее и лучше. У нашего беса тоже было заготовлено соответственное дельце, и, торопливо подымаясь по горбатому московскому переулку, он уже ликовал в душе, заранее предвидя удачу.

Наконец, бес вынырнул на Сретенку, стремительно пересек ее, нырнул в противоположный переулок, сделал еще два-три поворота, немного сбившись с пути, и очутился у подъезда небольшого особнячка, безо всякого стиля, одного из тех маленьких одноэтажных домишек, которые еще уцелели в разных местах белокаменной, выглядывая какими-то провинциалами среди надменных небоскребов, воздвигаемых на главных улицах, и причудливых палаццо style-moderne, отвечающих вкусам молодого поколения московского купечества. Из всех окон особняка освещено было только одно, но это не смутило беса, который смело взбежал на крыльцо, где к двери была прибита карточка: "Артемий Фролович Осинин, ординарный профессор", и решительно надавил кнопку звонка. Когда первый звонок остался без ответа, он столь же решительно повторил его.

Тогда послышались легкие, чуть-чуть шуршащие шаги, кто-то остановился у двери, и молодой, звучный голос спросил стереотипное:

- Кто там?

Бес отвечал многозначительно:

- Я от Константина...

Наступило молчание. Бес заговорил снова:

- Я знаю, что вы, Вера Артемьевна, одна в доме... Но мне необходимо вас видеть... Откажитесь от предрассудка и позвольте войти к вам на одну минуту...

Еще несколько мгновений длилось молчание, потом вдруг дверь растворилась, и бес увидал перед собой, в открывшемся просвете, хорошенькую молоденькую девушку, с лампой в руках. Взглянув бегло на неожиданного ночного посетителя и, видимо, сразу пораженная выражением его поистине бесовского лица, девушка готова была тотчас же дверь захлопнуть, но бес уже проник в переднюю и, быстрым движением сбросив с плеч свой причудливый плащ, поклонился почтительно и произнес, насколько мог обольстительнее:

- Благодарю вас!

Так, незадолго до полночи (опасный час!), в Рождественский сочельник, оказались наедине, в пустом доме, дочь профессора зоологии Вера Осинина, гимназистка последнего, "педагогического" класса одной частной гимназии, девушка еще мало искушенная хитростями жизни, и таинственный ночной посетитель, который был не кто иной, как бес.

Трудно было бы сказать, в каком вкусе был обставлен особняк профессора Осинина. Всего вернее, было в нем то чудовищное отсутствие вкуса, которое свойственно всем русским домам, обставленным впервые в 80-х годах XIX века, и которое, в конце концов, своей бесстильностью, доведенной до предела, стало особым стилем, не лишенным какой-то привлекательности. Мягкая мебель с резьбою, отдаленно напоминающей ренессанс, уживалась здесь со столами будто бы Louis XVI, дубовые шкапы стояли бок о бок с комодами красного дерева, во все это были вкраплены приобретенные позднее вещицы empire и стулья style nouveau, примечательные больше всего тем, что сидеть на них невозможно, а на стенах олео-графии "Нови" и гравюра с "Боярского пира" К.Маковского исчезали в массе фотографических групп. Однообразие обстановки нарушалось только несколькими, высоко поднятыми на железных подставках аквариумами, в которых за стеклянными стенами, около туфовых гор, медленно шевелились вспугнутые светом, отвратительнейшие рыбы-телескопы, соблазняющие своим водяным безобразием душу современного человека.

Следуя за Верой, бес миновал залу с аквариумами, где свет уличного фонаря прихотливо преломлялся в воде, потом гостиную, где темно-малиновые занавески окон казались обвисшими крыльями некоего гигантского нетопыря, прицепившегося к потолку, далее столовую, убранную "под дуб", и так дошел, наконец, до комнаты самой Веры. Теперь можно было рассмотреть, что он имеет вид совсем молодого человека, никак не старше 25 лет, одет с притязаниями на изящество и причесан а la Бердсли. Когда Вера сделала ему знак войти в ее комнату, он мысленно сравнил себя с Демоном, проникающим в келью Тамары, и до такой степени не сумел скрыть своего самодовольства, что, будь его спутница немного поопытнее в сношениях с инфернальными силами, она сразу поняла бы, с кем имеет дело. Но Вера не только с подлинными бесами, но и просто с молодыми людьми, причесанными а la Бердсли, имела еще так мало сношений, что совершенно не догадывалась, к какому роду существ относится ее ночной посетитель, и со всей наивностью, приглашая его сесть, спросила:

- Вы от Константина? Говорите же скорее, что он вам поручил?

Комната Веры, не в пример всему дому, была обставлена с большой простотой. За ширмами виднелась кровать и туалетный столик, с двумя-тремя, не более, флаконами на нем, у окна был стол, заваленный книгами и тетрадками, в углу книжный шкап, увенчанный чучелом совы, птицы богини мудрости, Афины-Паллады, в простенке снимок с "Острова мертвых" Беклина и два портрета: Фридриха Ницше и Оскара Уайльда. Бес сел около стола, совсем близко от Веры, и, глядя ей в глаза своими серыми глазами, которые сам он считал "неотразимыми" (влюбленность в себя столь же свойственна бесам, как и людям), проговорил медленно, с ударением на каждом слове: