Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский - Хайнлайн

по случаю выздоровления деда от пагубной привычки ремонт. Горница, где летом спал дед, была оклеена старыми обоями, такими грязными, что мух и комаров на них не было видно. Первым делом бабка отмочила обои, отодрала их от стены. Под обоями обнаружили слой старых, пожелтевших газет. Фотографии Хрущева, Косыгина, штурм целины, кубинский кризис. Дед как увидел их, так сразу принялся читать. Ахал, переживал, материл империалистов, готовых задушить молодую кубинскую республику во главе с вождем кубинского народа Фиделем Кастро.

И вот однажды у себя на задворках я встретил этого самого Кастро. Не теперешнего, усталого и поникшего, с седой бородой, а того, тогдашнего, с горящими глазами. Рядом с ним шел Микоян. Его я сразу узнал по телевизору. Микоян говорил о суровой необходимости увезти наши ракеты, а Кастро с ним не соглашался.

— Ком рад Анастас, — кричал он. — Я взорву этих поганых янки, пьющих кровь моего народа.

— Фидель, — убеждал его Микоян. — Подожди немного. Не спеши. Они сами себя взорвут.

— Пора делать революцию. В Чили пора, в Аргентине. В Японии, в Новой Зеландии, в Африке. В Австралии. Везде.

Они скрылись за углом забора, в распустившихся кустах черноплодной рябины. Я так и не узнал, где еще пора делать революцию.

Семь месяцев моей службы в армии прошли на Кубе, на острове Свободы, но там мне не случилось познакомиться с Кастро по причине моего низкого звания. Я был сержант, а он майор. И вот теперь я решил эту ошибку исправить. Я выследил его, он остановился у деда Михея.

Наступил вечер. Солнце опустилось за дальний лес — полыхнуло оранжевым, сиреневым, затем все размазалось фиолетовым и весь окружающий мир стал загадочным и таинственным, будто в фильме о привидениях.

К деду Михею я всегда ходил запросто, без приглашений — столько я им всего на тракторе привез: и дрова, и навоз, и внучат из города.

Просто толкнул дверь и вошел.

Бабка Дуня шуровала на кухне, а дед Михей и Кастро расположились в избе, хрумкали капустой, жевали картофелины. Еще я заметил на столе яичную скорлупу и бутылку рома, отпитого наполовину. Но пил один Фидель, в дальнейшем я это отметил.

Лампочка над столом была яркая, но без абажура, и все подробности встречи до мелочей выделялись. Абажур, кстати, по рассказам очевидцев, здесь был, но его разбили в двадцатые, когда в доме искали зерно. Комиссар продотряда размахнулся наганом, чтобы огреть деда, зачисленного в «кулаки», — тот сидел как сейчас, на том же самом месте, но еще молодой. — а попал в абажур. Лампочки тогда еще под абажуром не было, но зато был керосиновый фонарь. Лампочку вкрутили после, перед самой войной, когда Васька-электрик влез на столб и подключил дом к городскому проводу. Абажур был толстый, из бутылочного стекла, но комиссар хорошо размахнулся, чтобы деду врезать, а врезал по абажуру. Тот и рассыпался сразу на много осколков. А «кулаком» дед стал по причине наличия у него кобылки, списанной по старости с городского ипподрома. Дед купил ее у живодера за четыре рубля, кстати, крупные по тем временам деньги. Кобылку списали не только за старость, а главное за неудачи — не было случая, чтобы она не пришла последней. А звали ее наоборот — Виктория, в честь древней богини победы, потому и списали. Так вот… Посыпались осколки, погас керосиновый свет, и дед Михей, резвее своей кобылки, прыгнул в окно. Бабку Дуню сразу посадили в кутузку и потребовали данные, куда скрылся дед. Она, может, и сама рада сказать, но не знала, а узнала после войны, когда дед вернулся из партизан… Так вот…

Кастро пил и пил, подпирая головой потолок, но не пьянел, это я с пониманием отметил. Капусткой хрумкал, пережевывал, вроде одну мысль жует. На наше знакомство совсем не среагировал и радости не высказал про мою службу на острове. Есть я — нет, все ему одинаково.

— Федь, а Федь? — вдруг спросил дед. — Скажи по совести. У нас порядок ты бы смог навести, ну в России-матушке?

— Си! — ответил Фидель.

— А что надо, Федь?

— Ракеты!

— Сколько? — спросил дед.

— Одна, две лучше. А самое лучшее пять.

И Кастро растопырил огромную ладонь:

— Пять! Лучше пять. И вонючий янки…

— При чем тут янки, — вступил в разговор я. — Мы за свою страну болеем, за нашу великую родину.

— И у вас янки! — гаркнул Фидель. — Они везде — янки!

— Си, — сказал дед. — Мы спину гнем, ни колбаски хорошей, ни рыбки свежей, ни мясца… а они едят себе, жрут. Все у них в ихнем Кремле есть.

— Си! — сказал Фидель. — Я до них доберусь. Ракеты. Дай мне только ракеты.

Дед задумался и подошел к стене. Стал рассматривать газету с фотографией наших ракет на каком-то давнем первомайском параде.

— Валер. Подь сюда. Эти ракеты ядерные? Такие хотишь, Федь? Пять? Или более? Сколько нужно тебе?

Я понял, к чему идет дело, и старался всячески отвлечь деда. Раньше, когда он пил, — было запросто, но сейчас никак не получалось. Глядел и глядел на стенку и бормотал что-то тихо. Наверно, ругал всех янки, и наших, и заграничных…

На другой день, идя мимо забора деда и смотря себе строго под ноги, я заметил длинную тень. За домом, прямо на дедовском огороде, стоял огромный вездеход с зачехленной на нем ядерной ракетой. Уж я-то их знаю, не зря три года в армии отслужил.

Но страхи мои по поводу Третьей мировой войны, к счастью, не оправдались. Ракеты исчезли так же неожиданно, как и появились. И дело вовсе не в фантасмагориях деда. В чем? Сейчас поясню.

В Огрызках, как и в других деревеньках, люди выживают по собственному усмотрению. У кого курочка есть, о го род, кто картошечку горячую к дальним поездам носит — тот, считай, выжил. А у кого ни того, ни другого, ни третьего? Тому что, помирать? Нет, дорогие мои, жить всем хочется. Значит, какой остается выход? Правильно. Заниматься исконно народным промыслом, то есть воровать. И воровать, к счастью, пока есть что, не иссякли закрома родины. Кто лесом промышляет: купит по лицензии три сосенки, а нарубит целую рощу, финнам по дешевке продаст, те на тягачах своих приедут, погрузят и — домой, в «страну фиников». Там они этот лес на досочки распилят и, пока не остыли моторы, обратно к нам везут:

«Теккеле-меккеле, мы к вам приек-келе!»

У кого леса нет, тот нефтью торгует, икорочкой, рогами оленей молодых. Говорят, если их в ступке растолочь да