Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 42. Александр Курляндский - Хайнлайн

смотрел.

— Здорово, — сказал Леха. — Луна, ну как живая. Каждую дырочку видно, каждый камешек. И следы от лунохода нашего, и все-все. Та-ак… А что там дальше? Млечный Путь… Поехали дальше, в дальние края Галактики и Вселенной.

Он крутил ручки стеклоподъемников, и труба медленно направлялась в соответствии с его намерениями.

— Ой! — вдруг воскликнул Леха.

— Что?

— Бог!

Мы ахнули.

— Не может такого быть.

— Сами глядите.

Я сел на его место и посмотрел в окуляр.

Из темноты, из неясной расплывчатой перспективы, на меня глядел бог. С нимбом на голове, в окружении ангелов. Я чуть не свалился вниз с наших мостков.

— Значит, что, правда?! Значит, ОН есть?

— Правда, — говорит Леха. — Сам видишь.

— Братцы! — вдруг закричал Димок. — Вы не звезды, а купол разглядываете. Фрески, что на нем. Вот где ваши святые, а не в небе.

— Фу-ууу, — вздохнул Леха. — А я уж думал, до самого главного добрались. Такая мощность у телескопа. Испугался — жуть.

— Испугаешься, — сказал Димок. — Никто его не видел, один Лексей Васильевич чести удостоился.

— И я испугался, — сказал я. — Врожденный атеист всегда был. Не верил никогда, а тут засомневался.

Алексей наш выглядел до смерти усталым, чего-то думал-думал, позабыв про телескоп. Потом не выдержал и сказал:

— А я стал верить, да. Иначе ничто в этом мире понять невозможно. Чем дольше думаешь, тем больше не понимаешь. Раньше я тоже… Как все. Глядишь вверх — какая будет погода? Надевать сапоги или нет. А теперь… Если Вселенная из точки произошла и все разбегается… Что раньше-то было, когда ничего не было. Было что или ничего так и не было? Или планковая константа все же не верна? И на расстояниях меньше десять в минус тридцать третьей степени константа пространство-времени распадается? А?

— Что, что? — переспросил Димок.

Лешка опомнился, вроде из забытья вышел:

— Ничего. Увлекся, простите. Но должно что-то быть. Разум человеческий должен во что-то упереться? Иначе пустота, бессилие. Я не в смысле наличия ортодоксальной веры, но дух, идея?

Димок поддержал:

— Раньше я в коммунистов верил, пока мою квартиру третьему секретарю не отдали. И жена ушла, и пить тогда начал. А теперь тоже думаю. Не так чтоб о боге, а так… Про все, про всех и про себя, конечно.

И я поддержал разговор своими мыслями:

— Должно что-то быть. Как иначе? Живет человек, потом — бац! И что? Смысл какой во всей этой петрушке? Если нет ничего?

— Вот-вот, — сказал Димок. — Все хапают оттого. И в партии вступают от этого.

Лешка скривился:

— Примитивно очень. Я о высшем разуме, а вы «партия — наш рулевой». Еще о Горбачеве с Ельциным начните.

Прав Леха, прав, подумал я. Он о высших материях, а мы о ерунде всякой, о партии.

— Не обижайтесь, братцы, — продолжил Леха. — Я о сути всего. Не может, конечно, наука на данном этапе всех ответов найти, на все наши философские запросы ответить. Но найдет. Ответит. Обязательно. Я в науку верю и в разум высший тоже… И надо успеть только до всего докопаться. Не нам, уж конечно, а далеким потомкам. Успеть должны. До скончания Солнечной нашей родимой системы. Найти место для нового места жительства.

— И найдем, — уверенно сказал Димок. — Поддержим тебя, Лексей Васильевич. Ночей спать не будем — найдем!

И во мне уверенность окрепла.

— Можешь и на меня рассчитывать. И средства для этих целей найдем. Пить не будем — найдем.

Внизу, в темноте у входа послышалось движение. То ли камни поехали, какие-то шорохи.

— Эй, кто там?

Из темноты в лунный свет вышла моя Наталья.

— Я виноватая. Думала, опять пить ушли. И мой, и ты, Алексей, и вся ваша компания. Не знала, что вы здесь умные разговоры ведете. Шли бы в избу. Че здесь прятаться?

— И Лизка тоже пришла? — спросил Алексей.

— И Лизка. Не хотела идти, я привела.

— Эх, женщины, — сказал Леха. — Мы о вечном, о важном. А у вас одно на уме. Будем переселять человечество, вас не возьмем.

— Да как без нас справитесь? — хохотнула Лизуня. — А закусить кто даст? Слезайте, слезайте. Пошли в избу. Чай пить, индийский.

Хочу сказать еще об одном факте, сильно характерном для нашей быстротекущей жизни. В Огрызках каждый житель хорошо известен, каждый каждого знает наперечет. И кошка чья, и собака, и петух — все знают. И если родственник приехал или дачник молочка попить — тоже знают. А тут… Что ни день — новые жильцы объявляются. Какие-то странные, незнакомые. Кто? Откуда? Какими судьбами? Однажды негр по деревне ходил. Хижину свою искал. Томом назвался. Через день я девицу встретил. Красивую, в длинном платье. Танечкой ее звали. Стихами со мной разговаривала. Про жениха своего плакала, убитого на дуэли. Я ее утешал, утешал, но она вдруг исчезла. И Григорий-казак в речке купался, коня в воде мыл. И собачка какая-то за немым бежала. Он ее и позвать не мог.

Ни «бэ», ни «мэ». Только — «му» да «му». Со всеми этими гостями можно было разговаривать, жать им руку. Но никто долго не задерживался, исчезал, таял в воздухе. А перед тем как исчезнуть навсегда, бледнел, вроде тети-Марусин забор, пожатие руки становилось слабее, а потом и вовсе пропадал. Я не понимал, в чем причины и следствия, пока не обнаружил, что вся эта фантасмагория исходит от деда нашего — Михея.

Нас еще на свете не было, а дед Михей уже в трактире Тестова служил, там к выпивке и пристрастился. А бросать любимое занятие на исходе жизни считал недостойным предательством.

В тот памятный для всего человечества день он, как и мы, отведал «краснодарского» и, как рассказывала потом бабка Дуня, сильно после этого преобразился. Буквально на следующий день бутылку от себя отодвинул, вышел во двор, убрал граблями прошлогодние листья, снова вернулся в дом, долго вздыхал, пил чай, снова вздыхал. Увидел старый журнальчик на окне, стал читать, прочитал весь от корки до корки. Потом принялся за настенный календарь. И его прочитал. Все, что было в доме: книжонки, журнальчики, — все прочел запоем, да простят мне это, напоминающее о прошлом, слово. Если книга увлекала его, он читал ее и один раз, и другой, и третий. Переживал. Сильное потрясение, видимо, непонятным образом преображалось в энергию. А та еще более непонятным способом рождала зрительные образы из плоти и крови. К счастью… или уж там к несчастью… стоило волнению пройти, и все эти герои таяли, вроде как испарялись. Но это я потом понял.

Бабка Дуня решила сделать