Тузы за границей - Гейл Герстнер-Миллер

– Приезжай, – сказал Уорчестер. – Я встречу тебя перед входом.

– Что стряслось?

– Приезжай.

Фортунато сел в такси и спустя некоторое время обнаружил Хирама расхаживающим туда-сюда перед невыразительным серым фасадом «Акасака Шанина».

– Что случилось?

– Пойдем, увидишь.

Комната и прежде производила удручающее впечатление, но теперь она была перевернута вверх дном. Стены были перемазаны кремом для бритья, ящики комода свалены в углу, зеркала перебиты, матрас изодран в клочья.

– Я даже не видел, как все произошло. Я все время был здесь и ничего не видел.

– Что ты такое говоришь? Как ты мог этого не видеть?

В глазах Хирама застыл ужас.

– Примерно в девять утра я пошел в ванную выпить стакан воды. Тогда все точно было в порядке. Потом я вернулся в комнату, включил телевизор и стал смотреть. Примерно через полчаса мне показалось, что хлопнула дверь. Я поднял глаза, а комната уже была в таком виде! А эту записку я нашел у себя на коленях: «Час Ч наступает завтра. Ты можешь умереть с такой же легкостью. Человек Ч». Написано по-английски.

– Выходит, это туз.

– Больше такого не случится. – Но в свои слова Уорчестер едва ли верил. – Теперь я знаю, чего ждать. Ему не обдурить меня дважды.

– Нельзя рисковать. Бросай все. Днем купишь себе какую-нибудь одежду. Я хочу, чтобы ты вышел на улицу и пошел куда глаза глядят. Сними номер в каком-нибудь отеле. Оттуда позвони Соколице и скажи, где ты находишься.

– А она… она знает, что произошло?

– Нет. Она знает, что дело касается денег. И все.

– Хорошо. Фортунатов…

– Не надо. Просто ходи по улицам.

В сени баньянового дерева еще сохранились остатки утренней прохлады. Молочно-белое небо было заложено смогом – «сумоггу», как его называют японцы. Отношение Японии к Западу легко понять по словам, которые они заимствовали: рашава – rush hour, час пик, сараримен – salary man, руководитель; туаре – туалет.

Здесь, в Императорских садах, оазисе покоя в самом сердце Токио, дышать было гораздо легче, хотя сакуры расцветут еще только через месяц. Когда это произойдет, весь город ощетинится фотокамерами. Японцы, в отличие от ньюйоркцев, умеют ценить красоту, которая находится прямо перед ними.

Фортунато доел вареную креветку из бенто, обеденного набора, который купил перед входом в парк, и выбросил коробку. Он никак не мог успокоиться. Ему хотелось поговорить с роси, Догеном. Но до Догена было полтора дня пути – скоростным поездом, автобусом и потом еще пешком. Соколицу беременность приковала к земле, а он сомневался, чтобы у Мистраль хватило сил пролететь тысячу двести миль. Он никак не успеет добраться до Хоккайдо и вернуться обратно вовремя, чтобы помочь Хираму.

Неподалеку старик разравнивал видавшими виды бамбуковыми граблями гальку в саду камней. Фортунато вспомнилась суровая дисциплина в монастыре Догена: прогулка в тридцать восемь тысяч километров – ровно столько надо преодолеть, чтобы обойти вокруг Земли, – растянутая на тысячу дней, круг за кругом вокруг горы Танака; постоянное сидение в полной неподвижности на твердом деревянном полу в храме; бесконечное разравнивание сада камней учителя.

Фортунато подошел к старику.

– Суми-масен, – сказал он и указал на грабли. – Можно?

Старик молча протянул ему грабли. Выражение лица у него было такое, словно он не мог решить, страшно ему или смешно.

«Все-таки есть свои преимущества в том, чтобы быть чужаком среди самого вежливого народа на Земле». Он принялся разравнивать гравий, пытаясь поднимать как можно меньше пыли, стараясь придать гальке гармоничные очертания одной лишь силой своего желания, направленного через грабли. Старик отошел и уселся под баньяном.

Работая, Фортунато представлял себе Догена. Он выглядел моложаво, но, с другой стороны, это было характерно для большинства японцев. Голова у него выбрита до блеска, череп состоит словно из одних плоскостей и углов, на щеках, когда он говорит, появляются ямочки. Его руки как будто по собственной воле образуют мудры – указательные пальцы тянутся к большим, когда не заняты чем-нибудь другим.

«Зачем ты позвал меня?» – раздался в голове Фортунато голос Догена.

«Учитель!» – мысленно обратился к нему Фортунато.

«Пока нет. Ты все еще живешь в миру».

«Я не знал, что вам подвластно такое».

«Не мне. Тебе. Твой разум пришел ко мне».

«У меня нет силы».

«Ты полон силой до краев. Я чувствую ее в своем сознании».

«Тогда почему я ее не чувствую?»

«Ты спрятался от нее, как обжора пытается спрятаться от соблазнов для своего желудка повсюду вокруг него. Таков мир. Мир требует от тебя могущества, и все же тебе стыдно пользоваться им. Именно так сейчас происходит с Японией. Мы добились большого могущества в мире, но ради него отказались от нашей духовности. Ты должен принять решение. Если хочешь жить в мире, тогда ты должен принять свою силу. Если хочешь совершенствовать свой дух, тогда ты должен покинуть мир. Сейчас ты разрываешься надвое».

Фортунато опустился на колени на гальку и низко поклонился.

«Домо аригато, о сенсей».

«Аригато» – «спасибо», но буквально слово означало «больно». И действительно, если бы он не поверил Догену, ему не было бы так больно. Он поднял глаза и увидел, что старый садовник смотрит на него в раболепном страхе и в то же время мелко, испуганно кланяется, чтобы не показаться грубым. Фортунато улыбнулся ему и снова низко поклонился.

– Не волнуйтесь, – сказал он по-японски, затем поднялся и вернул старику грабли. – Просто еще один ненормальный гайдзин.

Опять заболел желудок. Он знал, что бенто здесь ни при чем. Дело было в напряжении, сковавшем его сознание, в напряжении, которое разъедало изнутри его тело.

Он бродил уже несколько часов, пока не зашло солнце и вокруг не воцарилась ночь. Город походил на электронный лес. Длинные вертикальные вывески теснились по всей длине улицы, неоново вспыхивали японские иероглифы и английские буквы. На улицах было полно японцев в спортивных костюмах или в джинсах и футболках. Среди обычных граждан то и дело встречались сарари-мены в строгих серых костюмах.

Фортунато остановился и прислонился к одному из изящных уличных фонарей. На всей планете нет другого такого места, где люди были бы столь одержимы деньгами, техникой, выпивкой и сексом. А всего в нескольких часах езды отсюда в сосновых лесах стоят деревянные храмы, где люди сидят на корточках, силясь обратить свои мысли в реки пыли или звездного света.

– Гайдзин-сан! Хотите девушку? Красивую девушку?

Фортунато обернулся. Перед ним стоял зазывала из «Пинку Сарон», уникального заведения, где клиент платит по часам за бездонную чашку саке и раздетую по пояс дзё-сан. Она безучастно сидит у него на коленях, пока он ласкает ее грудь и накачивается до такого состояния, когда готов будет отправиться домой, к жене.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});