Тузы за границей - Гейл Герстнер-Миллер

– Ладно, – кивнул чернокожий туз. – Ты сможешь найти тот бар?

Хирам покачал головой.

– Я пытался. Два дня убил на поиски.

– А вывеска? Помнишь вывеску? Можешь нарисовать какие-нибудь иероглифы?

– На японском, ты имеешь в виду? И не проси.

– Но должно же быть хоть что-то!

Он закрыл глаза.

– Хорошо. Вроде бы там была картинка с уткой. Сбоку. Совсем как искусственная.

– Понятно. И ты рассказал мне обо всем, что произошло в клубе.

– Обо всем.

– А на следующий день на обеде тебя отыскал кобун.

– Кобун?

– Боевик якудза.

Уорчестер снова вспыхнул.

– Он просто вошел в зал. Понятия не имею, как он пробрался мимо охраны. Он встал прямо напротив стола, за которым я сидел. Поклонился в пояс с широко расставленными ногами; правую руку он держал вот так, ладонью вверх. Он представился, но я так перепугался, что не запомнил имя. Потом он вручил мне счет – на двести пятьдесят тысяч иен. Внизу была приписка по-английски. Там говорилось, что сумма будет удваиваться каждый день в полночь, пока я не заплачу.

Фортунато прикинул в уме сумму. В американских деньгах долг сейчас составлял примерно семь тысяч долларов. Хирам добавил:

– Они сказали, если я не расплачусь к четвергу, то…

– То что?

– Я даже не увижу человека, который меня убьет.

Фортунато позвонил Соколице с телефона-автомата, предназначенного только для местных звонков. Чтобы аппарат каждые три минуты не пищал, пришлось скормить ему пригоршню десятииеновых монет.

– Я нашел его, – сообщил Фортунато. – Не очень-то он хотел со мной разговаривать.

– С ним все в порядке?

Голос у Соколицы был сонный. Фортунато с легкостью представил ее, растянувшуюся на постели, укрытую лишь тонкой белой простыней. У него больше не осталось силы. Он не мог ни остановить время, ни создать астральную проекцию своего физического тела, ни метать потоки праны, ни проникать в самые сокровенные человеческие мысли. Но его чувства не утратили своей остроты, они были такими тонкими, как никогда до вируса, и он помнил аромат ее духов и волос, запах ее желания так, как будто они окружали его наяву.

– Он нервничает и худеет. Но пока, похоже, с ним ничего плохого не случилось.

– Пока?

– Якудза требует у него деньги. Несколько тысяч. В принципе, это недоразумение. Я попытался убедить его уступить, но он не хочет. Гордость взыграла. Очень правильную страну он для этого выбрал, нечего сказать! Здесь каждый год люди тысячами гибнут из-за своей гордости.

– Думаешь, до этого дойдет?

– Да. Я предложил заплатить за него. Он отказался. Я сделал бы это за его спиной, но не могу выяснить, какой из кланов за ним охотится. Что меня пугает, так это то, что, судя по всему, они угрожают ему неким невидимым убийцей.

– Имеешь в виду, например, тузом?

– Возможно. За все время, что я тут, я слышал всего об одном подтвержденном тузе, роси дзен, живущем на Хоккайдо. Во первых, думаю, споры прилично выдохлись, пока добрались досюда. А даже если и добрались, можно никогда о них не услышать. Мы говорим о культуре, которая возвела самоуничтожение в религию. Никто не хочет выделяться. Так что если мы имеем дело с какого-то рода тузом, возможно, что о нем никто никогда даже не слышал.

– Я могу что-нибудь сделать?

Он не очень хорошо понимал, какая от нее может быть помощь, и не хотел об этом задумываться.

– Нет. Сейчас – нет.

– Ты где?

– В телефонной будке в районе Роппонги. Клуб, в котором Хирам заварил эту кашу, где-то здесь.

– Просто… нам так и не удалось толком поговорить. Ну, там был Джаявардене, и вообще…

– Я знаю.

– Я искала тебя после Дня дикой карты. Твоя мать сказала, что ты собрался в монастырь.

– Собирался. Потом я приехал сюда и услышал о том монахе, который с Хоккайдо.

– О тузе.

– Да. Его зовут Доген. Он может создавать ментальные блоки, вроде тех, что делал Астроном, только не такие глубокие. Он может заставить человека забыть что-то, или лишить его мирских привычек, которые могут помешать медитации, или…

– Или забрать у него силу, которую дала дикая карта. Твою, например.

– Например.

– Ты с ним встречался?

– Он сказал, что примет меня. Но только если я откажусь от своей силы.

– Но ты же сказал, что у тебя ее больше нет.

– Пока. Просто я не давал ей шанса вернуться. И если я уйду в монастырь, то зачем мне она там?

– И ты не знаешь, хочешь ли заходить так далеко.

– Я хочу. Но я до сих пор чувствую… ответственность. Что-то вроде того, что сила принадлежит не только мне, понимаешь?

– Примерно. Я никогда не хотела отказаться от своей силы. В отличие от тебя или Джаявардене.

– Он тоже?

– Похоже, да.

– Пожалуй, когда все это кончится, – Фортунато вздохнул, – мы с ним можем отправиться к Догену вместе. – Дорожное движение вокруг него становилось все напряженнее; дневные автобусы и доставочные фургоны уступили место дорогим седанам и такси. – Мне надо идти, – сказал он.

– Пообещай мне, – попросила Соколица. – Пообещай мне, что будешь осторожен.

– Да, – ответил он. – Да. Я обещаю.

Район Роппонги располагался примерно в трех километрах к юго-западу от Гиндзы. Это была единственная часть Токио, где ночные клубы оставались открытыми и после полуночи. В последнее время гайдзины – иностранцы – просто заполонили его своими магазинами, дискотеками и барами с западными танцовщицами.

Последние поезда уходили из центра в полночь, и Фортунато не раз приходилось топать до Роппонги пешком в первые свои недели в Токио, когда он еще искал некие удовольствия, не желая довольствоваться сексом и алкоголем и не склонный нарываться на драконовские японские наказания для тех, кого ловили с наркотиками. В конце концов он сдался. Вид такого количества туристов, громкий неумолчный гул их разноязыкой речи, предсказуемый грохот их музыки не стоили тех немногочисленных услуг, которые могли предложить клубы.

Он ткнулся в три места, но никто не вспомнил Хирама или наличия где-нибудь вывески с уткой. Тогда он отправился в северный «Берни Инн», один из двух в этом квартале. Это был английский паб, дополненный «Гиннесом», пирогом с почками и красной бархатной обивкой, где только можно. Примерно половина столиков были заняты – иностранными туристами, сидевшими по двое, по трое, и японскими бизнесменами, которые предпочли более вместительные столы.

Фортунато замедлил шаг – его внимание привлекла сцена за одним из японских столов. Представительские средства текли рекой. Куролесить ночь напролет с коллегами было частью работы. Самые молодые и наименее уверенные в себе говорили громче всех и хохотали усерднее всех. Здесь, при посредничестве алкоголя, напряжение отступало, то было единственное время, когда можно было расслабиться, и это сходило с рук. Те, что постарше, снисходительно улыбались. Фортунато знал, что даже если бы он мог проникнуть в их мысли, то едва ли собрал бы интересную информацию. Идеальный японский бизнесмен умеет прятать свои мысли даже от себя самого и обладает особым искусством обезличивания собственной персоны.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});