Принц приливов - Пэт Конрой

— Видишь ли, у каждого свои предпочтения. Не забывай об этом. Когда ваш дед стриг чужие волосы, а ваши родители ловили крабов и чистили креветки, я ехала по Хайберскому проходу[119], переодевшись афганским воином. Возможно, вы никогда больше не встретите человека, сделавшего то же самое.

— Но в итоге ты оказалась в Коллетоне, — возразил я. — Какой смысл тогда в твоих путешествиях? Зачем возвращаться туда, откуда все начиналось?

— Просто я начисто истратила все деньги, — призналась бабушка. — И еще я не сумела осуществить все задуманное.

— На мой взгляд, ты — единственный успех нашей семьи, — заявила Саванна. — Я действительно так думаю. Ты пример для меня. Я смотрю на тебя и верю, что отсюда можно вырваться.

— Тебе что-то передалось от Толиты, девочка. Я это почувствовала, когда ты еще была совсем малышкой. Но будь мудрее меня. Я славилась необузданностью, но не умом. Тогда женщинам приходилось трудно. Намного труднее. Если сможешь — выбирайся отсюда. Коллетон — сладостная отрава, но тем не менее отрава. Если она проникнет в душу, ее оттуда ничем не изничтожишь. Странная штука. Я видела множество мест в Европе, Африке, Азии. Некоторые были настолько прекрасны, что хотелось плакать. Но ни одно из них не было красивее Коллетона, это правда. Ни одно не заставило меня забыть здешние болота и реку. Куда ни отправься — заберешь запах этого места с собой. Хорошо это или плохо — не знаю.

Толита встала и разожгла плиту. День клонился к вечеру. Прохладный воздух замер. Вверх по реке двигалась баржа, груженная лесом. Дед помахал матросам. Те ответили протяжным гудком, и тут же крылья моста начали расходиться.

— Идите, поболтайте с Амосом, — велела Толита. — А я займусь обедом. Да, принесите с реки пару дюжин устриц. Я их сделаю на закуску, пока готовится курятина.

Мы спустились на задний двор и очутились в совсем ином мире — мире деда Винго. Он как раз в это время поднял крест на плечо и сделал несколько шагов по траве, проверяя колесо. Оно слегка поскрипывало.

— Привет, ребятишки, — улыбнулся дед. — Так до конца и не убрал этот звук.

— Здравствуй, дед.

Мы подбежали и расцеловали Амоса, согнувшегося под тяжестью креста.

— Ну и как выглядит крест? — обеспокоенно спросил дед. — Только честно. Не бойтесь задеть чувства вашего деда. Колесо не портит общий вид?

— По мне, так очень даже красиво, — заверила Саванна и тут же добавила: — Правда, я никогда не видела крестов с колесом.

— В прошлом году после Страстной пятницы я целую неделю провалялся в постели. Тогда и придумал подставить колесо. Одно беспокоит: люди могут неправильно это истолковать.

— Они поймут, — успокоил я деда.

— Этой зимой крест промок от дождей. Центральная балка начала гнить. Наверное, на будущий год придется сколачивать новый. Может, сделаю полегче, если найду подходящую породу дерева.

— Дед, почему бы тебе не удалиться на покой? — поинтересовалась Саванна. — В церкви есть мужчины помоложе. Передашь эстафету кому-нибудь из них.

— Девочка моя, я много размышлял об этом, — вздохнул дед. — Я надеялся передать свою миссию Люку или Тому. Я молился нашему милостивому Господу. Было бы здорово сохранить эту традицию в нашей семье. Как ты считаешь?

— Уверена, Тому бы очень понравилось носить крест, — решила за меня Саванна. — Знаешь, дед, я тоже просила Бога об этом.

Я ущипнул Саванну за руку и сказал:

— Дед, Толита просила нас набрать устриц на закуску. Пойдешь с нами?

— С превеликой радостью, ребятки. Но вначале, Том, прокати крест до гаража. Я все-таки хочу разобраться, откуда идет этот скрип.

— Том с удовольствием тебе поможет, — ехидно улыбнулась Саванна. — Заодно и поупражняется на будущее.

Я взял крест, уложил на правое плечо и быстро повез по двору. Из кухни донеслись бабушкины смешки.

— Достаточно, дитя мое, — остановил меня дед. — Теперь я понял, откуда звук.

Он нагнулся, взял ржавую масленку и приставил ее хоботок к нужному месту.

— Полагаю, теперь все в порядке. Попробуй еще раз.

Я вновь угрюмо двинулся по двору, стараясь не обращать внимания на довольную Саванну и бабушку, которая прилипла к окну и всхлипывала от хохота. Дед, конечно же, не замечал никаких насмешек и издевок.

— По-моему, Тому очень идет крест. Согласна, девочка моя? — обратился дед к Саванне.

— Божественное зрелище, — поддакнула сестра. — Наш мальчик просто рожден для этого.

— Тяжелый, между прочим, — пожаловался я.

— Тебе стоило бы нести крест по-настоящему, без колеса. Было бы по-мужски. Как только подумаю о том, через какие страдания Господь прошел ради меня…

— Так что, Том, нечего ныть. Лучше подумай, через какие страдания Господь прошел ради тебя, — тоном строгой учительницы произнесла Саванна.

— Дорогой мой, давай еще разок, — скомандовал дед. — Хочу убедиться, что скрип побежден.

Наконец крест был возвращен в гараж, а мы все трое уселись в зеленую лодочку деда. Амос ручным тросом завел мотор, я отвязал причальный канат, и мы понеслись по зеркалу реки Коллетон, держа курс к устричной отмели. Она находилась близ острова Сент-Стивен, где потерпел крушение «Хардевилл» — старый колесный паром, потопленный бурей в ночь нашего с Саванной рождения. Одно его большое колесо возвышалось над илистой почвой и чем-то напоминало разобранные часы. Основание корпуса было облюбовано тысячами устриц. Во время приливов это место было самым устричным во всем округе. Внутри ржавого корпуса обитало семейство выдр. На моей памяти они жили там всегда. Традиция сделала этих животных священными и неприкосновенными. Ни один охотник не смел поставить на них капкан. Два подросших детеныша выдры гонялись друг за другом между шпангоутами затонувшего парома. Дед заглушил мотор, и дальше мы двигались по инерции. Было время отлива, и вода стояла достаточно низко.

— Вы согласны, что Иисус оказал мне большую любезность, поместив устриц неподалеку от моего дома? — спросил дед. — Господь знает, как я их люблю.

Мы с Саванной, перегнувшись через борт, хватали устриц. Мы набрали дюжину крупных, величиной с ладонь, потом еще десяток поменьше. Некоторые срослись раковинами, и нам пришлось разъединять их молотком.

Затем я вылез и по колено завяз в иле. Я обошел отмель, высматривая самых крупных устриц и бросая их в лодку.

— Мне всегда кажется, что устрицы молятся, — сообщил дед. — Две молитвенно сложенные руки, которые возносят благодарность.

Дед не замечал, что у раковин острые края, о которые запросто можно порезаться. Я об этом помнил и потому двигался осторожно, словно дно было утыкано ножами. Пока я искал живых устриц, раковины устриц мертвых врезались в каучуковые подошвы моих теннисных туфель.