Ночной ураган - Кэтрин Коултер

— Очень возможно. Знаешь, мне хотелось бы, чтобы ты лежал у моих ног с огромной костью во рту. Но тут ее улыбка немного поблекла.

— Не знаю, что и делать. Ужасно трудное положение, — покачала головой Джинни.

— Разве это не великолепно? Обожаю трудности. Кроме того, все неприятности и затруднения вызывают во мне неудержимое вожделение. По правде говоря, знаешь ли ты, что я хотел бы сделать именно сейчас, в эту минуту? И готов немедленно начать, как только ты скажешь, что любишь меня больше, чем это испанское седло и стремена.

— Я люблю тебя больше, чем все стремена на свете, независимо от их происхождения.

— И я тебя, Джинни. И я.

Алек повернулся и запер дверь. Потом подошел к жене и, улыбнувшись, подал ей руку.

— Не можем ли мы начать сначала?

Джинни улыбнулась в ответ и вложила ладонь в пальцы мужа.

— Да, — шепнула она. — Мне бы очень хотелось этого.

Эпилог

Каррик-Грейндж, Нортумберленд. Англия, Июль 1820 года

Алек в жизни еще не был в состоянии такого ужаса и неуверенности. Никогда до конца жизни не забудет он этого дня. Зато теперь он чувствовал себя вымотанным, измученным, невыразимо усталым, но бесконечно удовлетворенным, потому что Джинни в безопасности и его маленький сын жив, здоров и громко, требовательно кричит, требуя еды. Если прислушаться, вопли доносятся даже сюда, через закрытую смежную дверь. Но по внезапно наступившей тишине Алек, улыбнувшись, понял, что малыш жадно припал к груди кормилицы и захлебывается молоком.

Усевшись на стул около постели, Алек откинулся на спинку и закрыл глаза. Господи Боже, в какие только переделки он ухитряется попадать! Вчера утром он и Джинни решили отправиться на пикник, взяли догкарт[11] и огромную корзину, наполненную всякими деликатесами, которые только могла изобрести кухарка, и поехали в Мортимер-Глен, красивое, но дикое и уединенное местечко, где с гор стекает прозрачный ледяной ручей, зеленеет дубовая рощица и можно отдохнуть на покрытой мхом мягкой земле.

Алек даже ухитрился заставить Джинни ненадолго забыть о ноющей спине и огромном животе. Он рассказывал истории, заставлявшие ее охать и смеяться, и они прекрасно проводили время, пока не начался проклятый дождь, перешедший в страшную грозу, мгновенно превратившую узкую лесистую долину в грязное топкое болото. А потом сломалось колесо, и экипаж перевернулся, и у Джинни на неделю раньше начались схватки, а до Каррик-Грейндж оставалось много миль.

Алек открыл глаза и посмотрел на спящую жену, словно боялся, что ее здесь нет, что она умерла, как Неста, и он не сумел сохранить ее и остался один… навсегда. Но на щеках Джинни играл румянец, дыхание было ровным, а тщательно расчесанные волосы блестели. Глядя на нее, невозможно представить, какой она была всего двадцать четыре часа назад.

Алек поморщился при мысли о том, что произошло; мышцы живота непроизвольно напряглись. Никто не должен терпеть подобную боль, ни один человек на свете!

Он никогда раньше не присутствовал при родах. Такие вещи просто не допускались. Джентльменов изгоняют из спален рожениц. И хотя Алек слышал крики Несты, разрывавшие сердце, никто и близко не подпустил бы его к жене.

Но Джинни смотрела на него полными муки глазами, и цеплялась за его руку, и стонала, кусая губы, когда боль становилась невыносимой. Он же вел себя как полный идиот, испуганный и потерявший голову, пока не вспомнил, что то, чему выучился у врача-мусульманина, — не просто теория, груз лишних знаний. Он примет собственного ребенка и спасет жену. В конце концов, рядом нет ни одной живой души.

Слава Богу, он хоть вспомнил о маленьком заброшенном коттедже, в четверти мили от долины. Алек отнес Джинни туда, останавливаясь только, чтобы прижать ее к себе, когда схватки были особенно сильными. Потом Алек раздел жену, разжег огонь и начал действовать, как человек, который знает, что делает.

И когда Джинни начала кричать, безразличная ко всему, кроме боли, разрывающей тело, Алек, осторожно надавив на ее живот, просунул руку в родовой канал, облегчая путь ребенку. Несколько мгновений спустя сын скользнул в подставленные ладони, и Алек ошеломленно уставился на него, не в силах поверить свершившемуся чуду.

— Джинни, — прошептал он, глядя на побелевшее лицо жены. — У нас родился сын, любимая. Все позади, и ты подарила мне сына.

И Джинни, почти теряя сознание от усталости, приподнялась и глухо прохрипела сорванным от крика голосом:

— Нет, Алек, неправда. Я обещала тебе дочь. Алек, рассмеявшись, перерезал пуповину и завернул младенца в свою высохшую сорочку.

— Холли будет рада, а вам, мадам жена, придется смириться. Ну а теперь пора избавиться от последа.

Три часа спустя, на закате, его, Джинни и морщинистого красного младенца нашли слуги, посланные на поиски Смайтом.

Алек задремал. Он не знал, как долго проспал, но, открыв глаза, увидел серьезное личико дочери, с тревогой глядевшей на него.

— Папа! Ты проснулся? Джинни здорова? А мой братик? Его няня обращается со мной как с маленьким ребенком и ничего не желает говорить. Я проскользнула сюда, пока никто не видел.

— Все хорошо, хрюшка, — заверил Алек, усадив Холли себе на колени. — И не просто хорошо, а превосходно.

— Мама выглядит ужасно измученной, папа.

«На ее месте я бы выглядел еще хуже, если бы перенес такое», — подумал Алек, но не счел нужным объяснять это дочери.

— Через пару дней она поправится и встанет.

— Как его зовут?

— Мы с мамой еще не решили. А как ты думаешь, Холли?

— Эрнст или Кларенс.

— Почему столь благочестивые имена?

— Няня сказала, он такой красивый, что, когда вырастет, станет настоящим ужасом, и поэтому с него нельзя спускать глаз, нужно держать в узде и воспитывать в правилах религии и добродетели. Вот я и подумала, что противное скучное имя может помочь.

— Господи, а я-то думал, что он похож на маленькую сморщенную обезьянку! Совсем как ты в его возрасте.

— Но пап! Я вовсе не красива.

— Совершенно верно, — сухо согласился Алек, глядя на поднятое к нему личико дочери. — Довольно сносно выглядишь, только и всего. И конечно, останешься старой девой и будешь заботиться обо мне и матери, когда мы состаримся. Как насчет того, чтобы самой встать на путь добродетели?

— Папа, мы должны дать имя малышу, иначе ему будет не по себе.

Алек неожиданно вспомнил, что прошел не один день, прежде чем Холли получила имя. Он не хотел думать об этом, не собирался…

Алек тряхнул головой:

— Хорошо. Спросим Джинни, когда она проснется.

— Я не сплю… кажется.

— Мама, как ты себя чувствуешь?