Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

Ранними утрами происходили не только посещения, вызванные необходимостью подать прошение или просто вежливостью, но и другие события, нуждавшиеся в присутствии большого числа гостей. К таким событиям относились празднование совершеннолетия мальчиков, когда они облачались во взрослую тогу, после чего все отправлялись в один из храмов и совершали там жертвоприношение. Без множества гостей не обходились обручения и свадьбы, когда еще затемно в домах нареченных собирались толпы приглашенных и случайных зевак. Собирали множество гостей и проводы знатных особ в одну из провинций, назначения на важные должности по выбору или жребию, болезни знатных особ и похороны. Для многих римлян обязанность нанесения ранних визитов превратилась в ритуал, неисполнение которого было равносильно добровольному уходу из жизни.

Ирод, наблюдая за этими утренними священнодействиями, мог смело сказать о римлянах и их странном обычае словами древних писателей: «В Риме существует нация бездельников, которые бегают повсюду, волнуются из-за пустяков, занимаются всем сразу и ничего не доводят до конца. Без всякой цели они выходят ранним утром из дому, чтобы увеличить собой толпу. Когда они выходят из дверей, то на вопрос: “Куда ты идешь? чем собираешься заняться?” – отвечают: “Я сам еще, право, не знаю; я должен сделать несколько визитов, после которых совершить еще массу других неотложных дел”. Чувствуешь сострадание к ним, когда видишь их бегущими, точно на пожар, наталкивающимися на знакомых и незнакомых и сбивающими их и себя с ног. И зачем они бегут? Чтобы сделать визит, на который не получат ответа? Чтобы явиться на похороны незнакомого или на обручение женщины, которая тем только и занимается, что справляет свадьбу, тут же разводится и снова выходит замуж? Обежав из-за пустяков весь город и вернувшись, наконец, домой, они сами не знают, чего ради вышли ни свет, ни заря из дому, а на следующий день снова пускаются в свои странствия, чтобы раскланяться перед носилками каждой женщины, по десять раз подняться по улицам, ведущим к дворцам важных особ, посетить судебные заседания, не имеющие к ним ровным счетом никакого отношения, в конце концов стать влажными от поцелуев всего Рима и, довольные собой и смертельно уставшие от беспокойной праздности, кулем свалиться в постель» [333].

И еще одна особенность римлян, на которую Ирод обратил внимание в ходе своего первого приезда сюда, неприятно поразила его: всеобщая погоня за богатством. В Иудее тоже было немало таких людей, особенно в священнической среде, для кого деньги стали главным смыслом существования. Собственно, эта страсть к богатству и привела к расслоению иудаизма на секты, из которых самыми могущественными стали саддукеи и фарисеи, по сравнению с которыми ессеи с их полным безразличием к богатству выглядели беспорочными агнцами. В Риме же страсть к накопительству превзошла все разумные пределы. Нет, в этой столице мира золото еще не стало божеством, которому возводятся храмы и сооружаются алтари, но звонкая монета уже превратилась в страсть, которая захватила всех. Эта-то жажда богатства, заметил Ирод, и была главной причиной неуемной суетни римлян с самого раннего утра, поскольку стремление во что бы то ни стало разбогатеть стало считаться высшим и единственным благом, от которого зависело все остальное: сан и положение в обществе, почет и уважение. То, что открылось в Риме Ироду и что заставит его позже приблизить к себе ессеев, неприятно поразит и Плиния Старшего [334], который напишет: «Погибло все то, что придавало жизни настоящую ценность и значение, и унижение стало главным средством к повышению. Каждый по-своему, но желания и стремления всех направлены на одну и ту же цель – на богатство. Даже лучшие люди, и те в большинстве случаев оказывают больше почета чужим порокам, чем собственным добродетелям».

Но чтó давало людям богатство, почему оно одинаково развращающе действует как на имущих, так и на неимущих? Сколько ни задавал себе этот вопрос Ирод, ответ находился один и тот же: чтобы в беспечности и праздности провести свою жизнь. Никаких иных разумных причин стремления во что бы то ни стало разбогатеть Ирод не видел. Чем больше у человека денег, тем больше у него оснований ничего не делать и жить в свое удовольствие. В этом отношении Ирод нашел полное понимание со стороны Октавия. Однажды Ирод увидел Октавия подле своего дворца стоящим с протянутой рукой, просящим милостыню у прохожих. Потрясенный Ирод спросил, зачем он это делает? Октавий ответил:

– Затем, чтобы показать римлянам: денег никогда не бывает много. Сколько их не имей, всегда оказывается, что их мало и хочется иметь больше. Даже если представить себе, что все богатства мира сосредоточились в одних руках и ни у кого больше не осталось за душой ни гроша, то и тогда окажется, что этих богатств все же мало и хочется завладеть еще бóльшим.

6

Слова эти объяснили Ироду, почему Октавий так упорно отказывается от предлагаемого ему титула императора и стремится сохранить республику. Но не только. При всем несходстве масштабов деятельности Октавия и Ирода, при всей разности задач, стоявших перед каждым из них в отдельности – первый правил половиной мира, второй крошечной в сравнении с Римской державо й страной, – Ирод обнаружил внутреннее несходство между собой и Октавием, и это внутреннее несходство оказалось куда как более значимым не только для каждого из них в отдельности (Август вошел в историю как один из самых удачливых политиков, создавший первую в мире империю и удостоившийся после смерти титула Божественного, тогда как Ирод вошел в историю как злобный тиран и детоубийца, а имя его стало синонимом человеконенавистничества), но и для всех последующих веков.

В то время, когда сыновья Ирода в сопровождении Николая Дамасского продолжали знакомство с Римом, отдавая предпочтение всем видам его бесчисленных зрелищ боям гладиаторов [335], сам Ирод старался проводить время в обществе Октавия, внимательно наблюдая за ним и сравнивая себя с ним. Октавий верил в свое божественное происхождение и считал своим подлинным отцом Аполлона [336]. Ирод никогда не обольщался на счет своего происхождения, знал, что все его предки были простолюдинами, как знал он и то, что царем Иудеи стал во многом случайному стечению обстоятельств. Октавий пользовался неизменной любовью не только граждан Рима, но и провинций: имя отца народа было поднесено ему всеми римлянами и жителями провинций, некоторые города день, когда он впервые посетил их, сделали началом нового года, во многих странах воздвигались в его честь храмы и алтари, дружественные ему цари основывали в своих царствах города, называя их Цезарея, или Кесария, и часто, сняв с себя все царские регалии и облачившись в простые тоги, прибывали в Рим, чтобы прислуживать ему не только в столице, но и сопровождать в поездках по провинциям [337].

Евреи на протяжении всей жизни Ирода считали его чужаком, не упускали ни одного повода, чтобы не выказать ему своего презрения, а когда их постигали бедствия и природные катаклизмы и Ирод делал все от него зависящее, чтобы смягчить удары судьбы и улучшить положение народа, на короткое время признавали за ним его право быть царем, но при первой же неблагоприятно складывающейся для них ситуацией напрочь забывали обо всех его благодеяниях и осыпали новой порцией ненависти и презрения.

Октавий, стремясь всецело подчинить себе сенат, сделал это до пошлого просто: он купилсенаторов, кичащихся древностью своих родов, как покупают рабов на невольничьем рынке [338]. Ирод, учредив синедрион и тем самым отделив высший судебный и законодательный орган Иудеи от государства, хотя и вмешивался в его структурную организацию, назначая по собственному усмотрению его главу в лице первосвященника, тем не менее в деле содержания членов синедриона руководствовался древним законом, предписывавшим всем иудеям выделять десятину из всего, что у них имеется [339]. Октавий вслед за Николаем Дамасским считал, что не государство учредило семью, но из семьи выросло государство, и стремился построить свою державу по типу одной большой семьи, управляемой отцом – верховным правителем. Ирод чем дальше, тем больше убеждался в том, что евреи никогда не признают в нем отца-покровителя, и если прислушивался к советам Николая Дамасского, которого приблизил к себе, то только в той части, где ученый сириец говорил ему, что для него как царя нет задачи более благородной, чем создание условий, при которых чувство ответственности за судьбу своего государства и нравственная добродетель становятся главным делом не только правителя, но и каждого гражданина.